Афганцы были еще слишком далеко, когда Хуньяди внезапно вскинул пистолет, и аталусец, который стоял рядом с Гордоном, рухнул на землю с простреленной головой. Возгласы ярости и нетерпения стали громче, но Гордон лишь приказал воинам пригнуться пониже. Хуньяди выстрелил снова, его примеру последовали турки, но на этот раз пули отскочили от камней. Афганцы приближались, жажда крови и нетерпения были готовы вот-вот превратить их в неуправляемую воющую толпу.
Гордон выжидал. И вдруг словно прорвало плотину. С диким воплем, от которого, казалось, задрожали скалы, афганцы ринулись вперед, не обращая внимания на окрики своего командира. Они размахивали длинными ножами, и лезвия сверкали, как блики солнца на воде. Хуньяди орал, забыв о засевших за камнями противниках, но его никто не слушал и не слышал.
Ожидание становилось невыносимым, напряжение достигло предела. Но лишь когда стали хорошо видны горящие глаза несущихся вперед людей, Гордон кивнул и скомандовал:
— Пли!
Выстрел тридцати фитильных ружей прозвучал, как гром среди ясного неба. Гордону редко приходилось иметь дело с подобным оружием, но он безошибочно выбрал расстояние. Тридцать пуль просвистели в воздухе, и тридцать горцев упали и остались лежать, а остальные в замешательстве остановились. И тут, забыв об осторожности, воины Аталуса бросились через стену и помчались навстречу опешившим от внезапной атаки врагам. Гордону пришлось пережить все, что две минуты назад пережил Хуньяди. Теперь ему оставалось лишь выхватить саблю и, бранясь на чем свет, следовать за ними.
Впрочем, на их месте ему тоже было бы не до приказов. Цивилизация началась, когда одни стали отдавать приказы, а другие — их выполнять. Но и до этого люди сражались друг с другом — так, как бились сейчас защитники Аталуса и их враги: толпа против толпы, каждый с каждым, ибо тогда еще не были изобретены стратегия и тактика. Клинки сверкали, как молнии и разили, подобно молниям — афганские палаши длиной в ярд и кривые мечи защитников города. Сталь кромсала плоть, дробила кости, а вопли раненых напоминали крик животных на скотобойне. Убитые падали, увлекая за собой живых, живые падали, спотыкаясь о трупы. Казалось, тысячи лет потомки азиатских кочевников и потомки воинов Александра Великого ждали этой битвы — слишком долго, чтобы давать друг другу передышку, чтобы щадить или просить пощады.
Гордон только успел подумать, что об огнестрельном оружии все забыли, когда долину огласил выстрел. Хуньяди и двое турок по периметру обходили поле битвы. Время от времени они останавливались и спокойно, как в тире, стреляли в аталусцев. Светловолосые воины были достойными противниками, к тому же получили численное преимущество. Однако фитильные ружья валялись у стены, которая больше никого не защищала. Аталусцы были слишком увлечены боем, чтобы обращать внимание на одиночные выстрелы, которые медленно, но верно сокращали их число. Правда, медленнее, чем изначально рассчитывал Хуньяди. Один из турок погиб, когда «фитильная батарея» Гордона дала залп, а второй лежал где-то со вспоротым животом: Гордон сам видел, как его сразил смертельно раненый аталусец.
