— Ты же нивелировал его как вид.
— И тебя, что ли, несет, Пелевина? Это все литературный вымысел, Пушкин это… Да чтоб я с Ленским стрелялся? С Володькой?
— А ты не врешь? Дуэль-то была.
— А чего мне врать. Короче, охотились, к Лариным чаи гонять ездили, а дуэли не было.
— И где Володька сейчас?
— В эмиграции, в Нью-Йорке. Сначала, как Эдичка, вэлфэр получал, они в «Винслоу» на одном этаже жили. А потом Ленский каким-то образом высоко полетел, купил себе дом и вот — ведет здоровый образ жизни.
— Все к лучшему.
— Что?
— Ну, что Володька жив. И что здоровый образ…
— Да, это оно, пожалуй… Пелевина, а ты сны видишь?
— Вижу.
— Расскажи.
— Вчера, короче, снится мне, будто лежу я в гинекологическом кресле, по уши в гипсе, и даже голова вся забинтована. И вот врач, Нина Петровна, с бритвой в руке ко мне подходит и начинает срезать родинку над верхней губой. А потом телефон зазвонил, и я не помню дальше…
— Интеллектуальные у тебя сны, Пелевина. А я вот вчера видел, как мне Мартовский Заяц дорогу перебегает.
— Перебежал?
— Не помню.
— Онегин, тебя уже лечат?
— Нет, только диагноз сказали; я вчера напился.
— Зачем деньги тратишь, таблетки бы лучше купил.
— На таблетки все равно не хватит.
— У тебя же блат.
— Блат — только на анализы, а в аптеке блата нет. Застрелюсь.
— Лечиться минимум месяц, Онегин, ты слышишь?
— Слышу. Но я из социума ушел, из литературы ушел, в люди не вышел, денег у меня нет.
— Может, у Пушкина займешь?
— Так он не даст, не верит он мне.
— Не фига себе, столько на романе заработал, жизнь исковеркал, а взаймы не даст?
— Не даст. Может, у бабы его попрошу.
— У Наташки-то?
— У Наташки. Она, кстати, возмущалась все на счет памятника на Арбате. «Не похожи, говорит, и все тут!»
— Наташка может дать.
— Да Наташка только это и может.
— Ты это о чем, Онегин?
— Сама не маленькая, Пелевина. Кстати, мне Кихот десять баксов второй год отдает.
— И не отдаст, он сам лечится.
— Правда?
— Я его около семнадцатого встретила; он с Дульсинеей трахнулся, хламидиоз подцепил. И Санчо подцепил. Я только не поняла, кто кого — первый, или они вместе все.
— Ба… Уж если и Кихот болен…
— Весь мир болен, Онегин.
— Ага. Большой Любовью.
— Забыл про чистую.
— На чистую я забил, Пелевина. Значит, Кихот десять баксов не отдаст?
— Не отдаст.
— Тогда я вообще лечиться не буду, не на что мне.
— Дурак ты, Онегин. Сходил бы в социум, подкалымил на антибиотики.
— Не хочу я в социум, Пелевина, не могу я.
— А я могу, по-твоему?
— Ты — можешь. Ты сильная.
