«Однажды в последние дневные часы, в первых лучах долгого заката, когда город был подёрнут красноватым смогом и резким зловонием сожжённого навоза даже до самых холмов, Хамишед Барибхаи сказал мне: «Вы всегда говорите о реальном и нереальном. Если Вы обещаете сохранить это при себе, я покажу Вам новый опыт. Идём со мной». В течение получаса мы шли в направлении реки Амшипат, пока не добрались до края леса из деревьев генсум. Там мы натолкнулись на недавно побелённую грязную хижину. Дверь была заперта на висячий замок. Барибхаи вынул связку ключей из своего кармана и открыл дверь. «Вот ваша действительность» — сказал он с иронической улыбкой. Я был достаточно встревожен тем, что увидел. В полутьме внутри хижины находились два больших белых гиббона. Один растянулся на куче соломы и, кажется, был мёртв. Даже когда мы вошли, он не двинулся. Тем временем другой, не покидая своего места, начал нервно раскачиваться на своих лапах, показывая свои зубы и испуская короткие пронзительные вскрики. «Этот мёртв?» — спросил я, указывая на другую обезьяну, которая всё ещё не показывала ни малейшего признака жизни. «Если этот мёртв, то и другой тоже» — был ответ Барибхаи. Затем он добавил, медленно выговаривая слова: «Вы смотрите только на одну обезьяну». Будучи совершенно привыкшим к шуткам старика, я не отреагировал на это абсурдное утверждение. «Что, как Вы думаете, они делают, эти двое?» — спросил я, пытаясь поддразнить его. Но Барибхаи уже покинул хижину. Я последовал за ним, задаваясь вопросом: чем же, спрашивается, он занимался? Хотя обезьяны были прикованы длинными цепями, я тщательно закрыл за собой дверь.
Рядом с хижиной был длинный узкий огород, не больше, чем дорожка для боулинга[6], полностью окруженный шестифутовой проволочной сеткой, с колючей проволокой на вершине. Это невольно заставило меня подумать о концентрационном лагере для карликов. Внутри сада было три ряда растений, все высотой пятьдесят сантиметров и все совершенно одинаковые. На первый взгляд они были похожи на помидорные кусты, но листья были очень правильными и выглядели довольно вздутыми, похожими на листья некоторых суккулентов. Барибхаи снова вынул свои ключи и открыл ворота. Он вошёл, сорвал три листа с одного из растений с педантичной осторожностью, затем вышел, закрыл ворота, защёлкнул висячий замок, и показывал мне листья. «Вы хотите видеть действительность? Идите со мной и смотрите внимательно». Мы возвратились в хижину. Лежащая обезьяна не двигалась вообще, но другая при виде листьев чрезвычайно заволновалась. Я был немного испуган, сам не знаю, почему, и держался ближе к двери. Барибхаи предложил листья обезьяне, которая молниеносным движением вырвала их из его кулака, а затем села и прислонилась к стене подобно мексиканскому пеону, пережёвывая листья с явным наслаждением. Но, пока она ела, её ужасные жесты становились медленнее, глаза, которые с таким живым интересом следили за каждым нашим движением, начали закрываться, и, покончив с третьим листом, она сползла на землю и легла там на свою постель, как будто ослабела. Но в тот момент, когда она упала, совершенно вялая, другая обезьяна вздрогнула. Она открыла свои глаза, испустила долгий стон, поднялась на ноги и посмотрела вокруг агрессивно и с подозрением. Сначала я не сумел постичь то, что происходило, но тогда я внезапно вспомнил то, что сказал Барибхаи («Вы смотрите только на одну обезьяну»). «Вот ваша действительность, — сказал старый учёный в третий раз, — пошли».
