Том тоже лег, но осторожно, как бы подкрадываясь, заложил руки под голову.
— Видел их?
Антонин кивнул, но тут же понял, что Том этого не видел, произнес:
— В окно.
— И как?
— Никак! Люди и всё.
Молчание затянулось. С крыши доносилось курлыканье, шелест крыльев, топотание, скрежет когтей по металлу. Том украдкой скосил глаза, уже стал подумывать, что друга сморило, как Антонин заговорил вновь. Голос звучал непривычно тихо и хрипло, слышались слабые нотки обиды и горечи, а слова предназначались каким‑то воображаемым собеседникам, отчего Тому стало неловко за свое присутствие.
— Семь… семь лет. Колесили по всему миру целых семь лет, теперь заявляетесь на неполные два месяца и считаете это в порядке вещей… Думаете, выйду на порог, встречать стану. Не дождетесь! Пусть дед с вами возится, он по вам скучал.
— А ты? – не удержал вопроса Том.
Антонин вздрогнул от звука его голоса, словно забыл, что в голубятне кроме него еще и Том.
— Нет. Уже давно – нет. Зачем они мне? У меня отличный дед, хорошие друзья… кроме Руквуда, разумеется.
Антонин хмыкнул, но кривая улыбка быстро исчезла: и сам понял, что шутка вышла неловкой, прокашлялся. Опять замолчали. Взгляд Тома потерянно скользил по россыпям звезд на иссиня–черном бархате, прошептал с неожиданной тоской:
— У тебя хоть есть от кого прятаться…
Антонин резко сел, во все глаза уставился на Тома.
— Ты что это серьезно?
Том не решился ответить «да», просто молча посмотрел на Антонина, затем медленно перевел взгляд на небо. Однако Антонин не собирался отступать:
— Ты серьезно? Том! Да как ты можешь так говорить? Ты же самый счастливый из нас четверых. Ты свободен!
— Свободен, – ухмыльнулся Том. – Где ты увидел свободу? В одинаковой форме сирот? В запрете выходить за пределы приюта? В обязательствах дежурить по столовой, убирать комнату, помогать в хозяйстве пенсионерам Офэнчестера? Где свобода?
— Я не о такой свободе говорил, – ответил Антонин без тени замешательства. – Твое положение временно, лишь до совершеннолетия. А потом иди хоть на все четыре стороны.
— Но и у тебя тоже…
— А вот и не тоже, – замотал головой Антонин. – У тебя нет взрослых, что вечно бы тебя опекали.
— Ты забываешь о Крестной.
— Ничего не забываю. Неужели твоя Крестная станет указывать тебе, чем заниматься после окончания Хогвартса? Разве станут окружающие тогда жаловаться ей на твои проступки?
Том задумался. Крестная все же указывает ему на недостойное поведение, одергивает или бросает укоризненные взгляды, отвечает за его поступки перед обществом, как и положено опекуну. Тому вспомнилась сломанная на первом занятии полетов метла, из‑за которой Крестная сердилась. Все так… пока он несовершеннолетний.
