Вновь новости по телевизору. Пьём чай из больших фарфоровых кружек с золотым ободком и едим варенье серебряными ложечками из разрисованных пиал.
Папку я открыл, конечно, не дома, а в ту же ночь. И читал, не в силах оторваться, с лупой разбирая дедовский почерк. После чего забивал записи в ноутбук. Перечитал и понял, что получился рассказ. Или, скорее, история (моей семьи или эпохи — какая разница?). Собственно, привожу её ниже, с правками.
1
Ближе к вечеру впятёром выбрались из чащи. У каждого штыковая винтовка за плечами и воспалённые красные глаза. Лица бледные, измождённые, заросшие щетиной. Кожа натянута на кости, скулы выпирают.
Льёт дождь. В нём мы как в кипящем котле. За спиной — лес, впереди — спуск в долину. В ней — как спичечные коробки — хаты. Они источник великой радости для нас. Потому что добрались, дошли, доползли.
Сержант Рысев, самый старший из нас, по возрасту и по званию, взмахивает рукой, и мы вновь начинаем идти. Радость близящейся ночёвки придаёт сил.
Спускаемся по холму вниз, к хатам, цепляясь руками за чахлые кусты и меся сапогами вязкую глину. Ноги в ней застревают, не пошевелить.
Пока спустились, стемнело. Звёзд нет, луна почти вся затянута тучами; виден лишь бледный клочок, похожий на осколок тарелки. Стучимся в первую попавшуюся хату, колотя чёрными кулаками в хлипкую дверь. За ней слышится грохот, а потом сиплый голос:
— Кого там чорти носять?[24]
— Красная Армия! Открывай! — гаркает Рысев и кладёт руку на кобуру.
Дверь распахивается. На пороге — перепуганная баба в одном исподнем. Лицо у неё пунцовое, как наши знамёна, с россыпью синих вен.
— Где главный? — не даёт ей опомниться Рысев.
— У тій хаті[25], — баба делает неопределённый жест водянистой рукой.
— Веди!
Баба суетится, просит накинуть тулуп, но выходит в одном исподнем, натянув на распухшие ноги галоши. Идём, хлюпая грязью, к треугольному дому. Бревенчатый забор, закрытые ворота. Баба, надрывая глотку, пунцовея ещё сильнее, орёт, чтобы открыли. Словно ей в ответ хрипло лает собака. Мы молчим. Я вижу, как Рысев постукивает длинными худыми пальцами по кобуре.
Слышится окрик, собака умолкает. Лязг засова, ворота открываются. В проёме стоит худой, изогнутый, как рыболовный крючок, мужик в вышиванке. Недовольно смотрит на бабу, потом замечает нас. Жестом приглашает зайти. Баба уходит. Дождь резко заканчивается, будто и не лил всю последнюю неделю.
Пересекая двор, — сложенные под навесом дрова, пепелище костра, собака на цепи — заходим в хату. Просторная, чисто убранная горница. Три горящих восковых свечи. Над входом железная подкова и соломенная кукла.
