И что странно, хоть ни с кем семеновы девки особо не общались, а любили их все — за красоту да за характер веселый. Это как березы, хоть толку в них чуть, а красивы, потому и на дрова не рубят. Семен со своей Натальей, когда оба молодыми были, быстро сошелся и почти не дрался за нее. Так, один раз с Федькой Филином постегались, да через день оба про то забыли. Ладились они с Натальей друг другу, это все сразу увидели. Когда парой по деревне шли, бабы вслед головами кивали:
— Эти сойдутся, как пить дать.
Он — плечистый, высокий, лицо светлое, небольшая борода курчавится. Богатырь из сказки. А она около него, как рябина возле дубка — тонкая, стройная.
Одно плохо, как вступит что Наталье в голову, тут уж расшибись, а сделай. Редко такое было, но случалось. Сразу и не поймешь, то ли дурь какая в голову вступила, то ли за царицу себя считать начинала.
Однажды, еще до свадьбы, гуляли они ночью с Семеном. Красота вокруг, май, все цветет. От запаха черемухи соловьи всю ночь поют, до одури. Луна висит здоровая, яркая. Светло от нее, как днем, и близко так, кажется, поднимись на цыпочки, и достанешь ее. Наталья тут и говорит:
— Достань, — и показывает на нее, сияющую сквозь еще голые осиновые ветки.
Семен растерялся.
— Кого, Натальюшка?
— Ее, — и снова пальцем вверх.
Он засмеялся было, да видит, она серьезная, глаза холодные, смотрит, как ледышкой по лицу водит.
— Да ты что, Наталь, — сам смешался, что сказать не знает. — Это ж не лампадка, это ж светило…
А она молчит. Руку с пальцем указательным подняла и молчит, словно окаменела. Семен постоял, чувствует — сам леденеет, руки почти не слушаются. Глянул вверх, поплевал на ладони и полез по осине — будь что будет. Наталья руку опустила, молчит, за ним наблюдает. Семен лезет, пальцы не гнутся, скользят. Ветки все тоньше и тоньше, а луна ни на волос ближе не стала. Вот долез до самого верха, стоит — качается. На Наталью глянул, а она как статуя, молчит и ждет. Он рукой по воздуху цап, ничего. Далеко, не достал. Потом вздохнул, на Наталью еще раз взглянул и прыгнул с самой верхушки вверх, к луне. Пролетел ангелом по воздуху пару шагов, сам все руки вверх тянул, аж жилы на шее проступили, а потом вниз. Ветки удар смягчили, а то бы насмерть. Всю рубаху изодрал, да возле левой брови сильно поцарапал. Шрам потом на всю жизнь остался — как за луной летал. Грохнулся оземь, дышать не может. Пополам согнулся, на четвереньки встал, захрипел, как резаный, и вроде задышал. Прокашлялся, огляделся, видит — Наталья уходит. Спина прямая, коса длиннющая, идет — не шелохнется, как плывет. Лебедь.
