— Пойдете с ним, чтобы его не пристрелили наши.
— Есть!
С колокольни нас было лучше видно, пожалуй, чем нам колокольню, и тем более тех, кто засел на ней. Двенадцать гаубиц в нескольких шагах друг от друга встали на склоне в ряд, стволами к селу. Прячась под заборами, Станислав и Примак приближались к колокольне, на которой надрывался пулемет, захлебываясь и сейчас же прочищая свое горло снова.
— Жахнуть бы раз, и все, — сказал Саша Ганичев у раскрытого лотка со снарядами.
— Идиот! — ответил Эдька. — Дома вокруг. Там же дети, в домах.
— А их отцы стреляют.
— То они, а то мы.
Вот бы нам сказали: «Огонь!» По костелу и, значит, по хатам, где попрятались их жители, и женщины, должно быть, сидели, прилепив к себе своих малолеток, еще вчера безбедно гонявших по улицам, встречавших с хворостинами стадо, чтобы развести коров по дворам… «Огонь!» По матерям, по детям?
Пулемет вдруг затих. Станислав и Примак, на миг исчезнув из поля зрения, появились в центре лужайки, где, наверно, после молитвы обычно сплетничали прихожане. Станислав сложил рупором ладони у рта и прокричал вверх все, что велел майор Влох. Ответом ему был одинокий выстрел. Мы вздрогнули, опасаясь и за своего старшину и за Станислава, но они постояли и скрылись в костеле. А потом старшина Примак выглянул из проема колокольни и замахал оттуда пилоткой, закрутил рукою.
— Коня! — приказал майор Влох.
Он поскакал к колокольне, возвращая по пути стройность колонне, потому что начали вытягиваться орудия из закоулков, выезжать подводы и фуры со снарядами из-за плетней.
Безусый бандит у пулемета на колокольне застрелился.
— Чей он сын? — спросил майор Влох. — Пусть возьмут. Никто не спешил прийти за ним.
— Он был один? — спросил я Станислава, когда мы тронулись.
— Я думаю, их было трое. Но двое убежали.
— А почему трое?
— Около того леса, где мы прошли, трех коней хлопчик пас. Я думаю, это были их кони.
— Зачем же было пасти у того леса. Чудак!
— Нет, пан. Не чудак. Убегать лучше туда, где армии уже нет, откуда она ушла, а не туда, куда она идет. Это раз.
— Он же на наших глазах пас! — перебил я.
— Так на глазах прятаться легче! Это же бандитская натура. Пасет хлопчик коней, и все. А потом сели и — гей! Это второе.
Станислав раскатывал в пальцах папироску, которую ссудил ему Семен Агейко. Он разглядывал ее с обоих концов: папирос в Польше не делали, курили только сигареты.
— Что же они бросили… этого? — допытывался я.
— Может быть, он раньше, чем надо, открыл огонь. Может, поругались. Может, перепугались, как увидели пушки, убежали. Кто знает! Бандиты и между собой не люди, а бандиты. Бросили!
