Ряд французских просветителей доходил до того, что человек будет бессмертен и в этом состоянии будет еще и счастлив. Другие говорили о счастье как о главном проекте Нового времени. Раньше считалось, что счастье существует только в меру божественного вознаграждения по ту сторону. Здесь речь шла уже об ином. Но движение предполагалось ими за счет того, что разбуженные «иметь» будут, сталкиваясь, рождать энергию. А эта энергия потянет вперед.
«Да, это будет злая энергия! И что? Но она же потянет вперед! Все эти столкновения родят восходящий поток».
Об этом говорилось прямо: «Пар может взорвать котел, но если ты правильно котел устроишь, то поезд побежит вперед. Надо только использовать эту безупречную модель. А для этого надо отказаться от сострадания и от коллективизма, потому что только мечущийся индивидуум может хотеть по-настоящему.
Только став индивидуумом и почувствовав себя отлученным от связи, а значит, от любви и от всего, что дает традиционное общество, он может возгореться до предельной алчности и захотеть иметь, иметь, иметь, иметь, иметь. А мы его организуем на законах разума, поставим ему рамки, создадим институты, учреждения, зададим правила игры. И он в этой своей низменной, отвратительной алчности начнет творить благое дело: развивать производительные силы, двигать все вперед…»
Вот такой человек, имеющий, алчущий, помещенный в соответствующие социальные матрицы и принужденный к беспощадному выполнению правил социально-ролевых игр, есть актор Нового времени.
Тем самым этот человек изначально оказался вне того, что называется «быть».
Он мог пребывать в этом какие-то узкие полосы времени, стыдясь сам того, что он выходит за нормы и каноны великой новой эпохи — конечно же, эпохи, основанной на мощных социальных регуляторах. Но теперь эти регуляторы должны быть такие, чтобы человек не о любви думал, а думал о другом.
С древнейших времен в традиции существуют суд и милость. Так вот, все оказалось построено на основе суда, права как воплощения этого суда. Милость оказалась отвергнута, не нужна. Она оказалась лишней в ньютоновско-локковской модели, которую затем начали проводить в жизнь Вольтер и его единомышленники. Это все оказалось лишним.
Теперь вернемся к советской трагедии и к советскому проекту. Если бы советского человека переместили на территорию «быть» до конца, то он на этой территории оказался бы действительно по-настоящему новым, он бы развернул те потенциалы и те мощности, которые дает само понятие «быть». Но этого человека — по крайней мере, с хрущевских времен, а в сущности, и раньше — сдвигали на территорию «иметь».
