…Что значит человек,
Когда его заветные желанья —
Еда да сон? Животное — и все.
Это Шекспир. Это сказано много веков назад.
Итак, когда мы говорим о том, что целью человека является благополучие, которое должно быть низведено к преувеличенному, гипертрофированному и, даже можно сказать, нормальному, но очень богатому насыщению потребностей: в сексе, пище, питье, удовольствиях, еще чем-то, — мы действительно уверены, что у человека нет ничего другого? Что можно насытить эти потребности в человеке и человек будет счастлив?
Что тогда мы имеем в виду под человеком? На какой системе аргументов, на каком теоретическом базисе основывается эта модель человека? Это что за человек как «машина удовольствий»? Кроме принципа удовольствий, то есть удовлетворения низших потребностей, ничего больше нет? А счастье «открывать новое»? А, наконец, любовь?
В начале цикла передач «Суть времени» я говорил о продаже первородства за чечевичную похлебку. Что происходит с человеком, когда он продает первородство за чечевичную похлебку? Он теряет способность любить. Теряя способность любить, он теряет безумно много — он теряет бытие. Он теряет то, что связано со способностью не «иметь», а «быть». Если кто-то помнит, я тоже говорил об этом в первых передачах данного цикла. Он теряет это, потому что любовь — это счастье отдавать и даже жертвовать. И это невероятное счастье, являющееся основой подлинности.
Человек, который любит Россию, свой народ не обменяет счастье этой любви на телефонный тариф. Если же он обменивает счастье любви на телефонный тариф — значит, он не знает, что такое любовь. И он может бегать куда угодно: из театра или кино в монастырь, а из монастыря в пиар-компанию, а потом еще куда-нибудь, к каким-нибудь буддистам, а от буддистов еще к кому-то… Он может бегать куда угодно, у него пути нет. Он сбился с дороги. Он любить не может. Он бесконечно несчастен, потому что он лишен любви. Будучи лишенным любви, он не может отдавать. Он не может быть счастлив тем, что он отдает, и внутри поселяется огромная пустота, которую надо чем-то заполнить. И тогда в эту пустоту надо засунуть как можно больше «иметь».
«Хочу иметь вот это, это, это!» — кричит героиня моего спектакля. Она кричит после того, как что-то вырвано и она лишена этой способности любить. Что-то произошло с огнем любви. Он потух, он оказался ушедшим на какую-то бесконечную глубину, из которой никак не может всплыть. И вот тогда ужас безлюбости рождает необходимость компенсации в этом «иметь». И все эти домики, все эти машины, все эти дворцы, все эти яхты, вся эта лихорадка, все эти очереди в позднесоветских магазинах, перешедшие в «Джинсовые раи» и прочее — все это потребительское безумие связано только с одним — с безлюбостью, которую надо чем-то заполнить. С гигантской внутренней каверной, которую хоть чем, но заткни, потому что когда там такая пустота, то просто страшно. Каждую секунду кажется, что туда войдет уже окончательный ад.
