Когда трещали, как орех, дворянские гербы,
орёл двуглавый по земле едва крыла влачил,
он думал: не великий грех укрыться от борьбы,
чтоб сохранить в чужом тепле достоинство и чин.
Он верил: года не пройдёт, уляжется волна, —
не оттого, что близорук, скорей — нетерпелив.
Но начинала в свой черёд гражданская война
из крови, слёз, из крестных мук чудовищный полив.
И вмиг на древе родовом остался он один —
один-единственный побег зелёно-золотой.
Есть у него и стол, и дом, и он гордится им,
но ищет прошлогодний снег и просится домой.
Где небеса без божества, где на земле содом,
где в душах буйно страх расцвёл, а память — тяжела.
Но только там его листва, проклюнувшись с трудом,
почуять может древний ствол, пошедший на дрова.
И коль в земле не отыскать отеческих корней,
согреться можно, помолчать вблизи того костра,
где ест глаза при слове «мать» сильнее и больней
и жизнь, похожую на ад, иной зовёт — «сестра».
