Эти слова нашли отклик во многих душах.
Голосование проходило в тюремном актовом зале. Зеков запускали туда небольшими группами по нескольку человек. Сначала голосовали обычные арестанты, потом — «козлы», и уже под занавес — «петухи», после которых никто просто не стал бы заходить в кабинки для голосования. Вечером в том же зале должен был состояться праздничный концерт. А другой «концерт», чуть более веселый, был намечен на ночь — блатные договорились с охранниками о передаче в камеры крупной партии спиртного и наркотиков.
Блатные, мужики, одинокие уголовники, не примыкавшие ни к каким группировкам — все голосовали за Райшмановского. Хоть никто и не говорил этого вслух, но многим было интересно — какого же кандидата поддержат меченые перевернутым крестом беспредельщики. Выяснить это помог «петух» Охламошин.
Он, как и положено заключенному его ранга, шел голосовать в компании себе подобных. Среди них затесалось и несколько сатанистов, которые либо были опущены еще до появления в тюрьме мощной группы поддержки, либо пали жертвами каких-то внутренних интриг среди своих же.
— Есть у них там один такой, Лешка Пименов, по кличке Трэш, — рассказывал вечером в камере Охламошин. — Такой беспредельщик, что его даже свои терпеть не стали, ложку с дыркой выдали. Так вот, он, когда в кабинку заходил, оступился и бюллетень свой выронил. А я следом шел. Наклонился, поднял бумажку и подал ему.
— Ну конечно! — хохотнул Глиф. — Вот она, широкая «петушиная» душа! Как же можно было брата своего не выручить? Да и наклоняться вы любите!
Зеки дружно засмеялись грязной шутке пахана. Саня терпеливо дождался, пока сокамерники успокоятся, и продолжил:
— Вы дальше слушайте. Я, пока бюллетень Трэшу отдавал, успел подсмотреть, куда он галочку поставил.
— И куда же? — заинтересовался Глиф.
— Рядом с фамилией Райшмановского, — закончил свой рассказ «петух».
В камере воцарилась гробовая тишина.
— Хм, и впрямь странновато, — почесав в затылке, произнес смотрящий. — Не знаю даже. Сколько еще этому Трэшу под нарами кукарекать, знаешь?
— Шесть лет, — сказал Охламошин.
— Ну, может он исправиться решил? Как дойдет дело до амнистии, скажет: «Все, никакой я не сатанист».
Вскоре в камеру принесли водку и героин, после чего о словах бывшего милиционера быстро забыли. Один лишь Ветер, который пил меньше всех, а к наркотикам и вовсе не прикасался, продолжал размышлять о странном поведении «опущенного» сатаниста. «Дыма без огня не бывает», — думал он. — «Как бы все это чем дурным не закончилось».
