Вовка-Костыль выпячивал грудь, чтобы все видели его значок. Девчонки шушукались. Одна Надя Филатова о чем-то думала, печально подперев щеку ладонью. Кунюша сидел на парте и с отрешенным видом пересчитывал мелочь. Захлебыш успокоился и стал делать из проволоки и тонкой резинки крохотную рогатку.
В класс, по-старушечьи шаркая туфлями, вошла Мария Петровна, а за ней стремительно влетела Глафира.
Мария Петровна каким-то усталым движением расправила на плечах шаль и объявила, что четвертый класс пока будет работать в колхозе. Занятия откладываются.
Кунюша деловито осведомился:
— Платить нам за это будут?
Мишка Артамонов захлопал глазами и озаботился:
— Как же я буду работать в форменке, ведь она казенная, поизносится?
— Там ты приобретешь форму получше — спортивную,— усмехнулась Мария Петровна.— Хорошая будет закалка!
Все оживленно заерзали, а Глафира нетерпеливо подняла руку.
— Ребята, нам надо выбрать председателя совета отряда и заместителя.
Была она взвинченной, нервной, смотрела куда-то мимо нас, и ямочки на ее щеках казались скорбными складками.
— У кого какие будут предложения?
— Кунюшу, то есть Николая Степановича Голощапова,— ухмыляясь, съязвил Федька Мирошников.— Честняга и работяга. Будет и активягой.
— Лучше Рогузина,— отозвался, не поняв шутки, довольный Кунюша.— У него значок оборонный.
— А еще у него какие заслуги?— спросила Мария Петровна.
— Он сильный,— дополнил Захлебыш.— Хоть кого на лопатки положит. Костыль, одним словом.
Все засмеялись, а Глафира постучала карандашом по столу и сурово заметила :
— В данном случае шутки совсем неуместны. Вот в колхозе и покажите, кто самый сильный и ловкий. А сейчас я предлагаю избрать председателем Монахова, а заместителем Булдыгерова.
Все дружно подняли руки.
Через час мы уходили в колхоз.
* * *
Разместили нас в нашей бывшей избе. Колхоз купил ее под амбулаторию. Но ни врача, ни фельдшера в колхозе еще не было. Раз в неделю фельдшер приезжал из соседней деревни, а остальное время наш просторный дом пустовал.
Был он высокий, с пятью светлыми окнами, глубоким подпольем и необъятным чердаком, по которому можно было ходить, не сгибаясь. К сеням примыкала рубленная из плах кладовка, из которой можно было подняться на чердак. Чердак в деревне все называли вышкой.
Я тыкался по углам нашего бывшего дома и вспоминал. Вон у этого окна я сидел целыми днями и с тоской смотрел, как на улице ребятишки играли в лапту. Набегавшись с ними, я подхватил воспаление легких, и мне долго не разрешали выходить во двор. А на дворе шлепал по лужам апрель, купались в пыли воробьи и начинала зеленеть первая травка. Осторожно, из-за занавески я выглядывал на залитую солнцем улицу, а чуть начинали скрипеть на крыльце ступеньки, нырял под одеяло, словно и не поднимался с кровати.
