— Очо кочи! — воскликнул Гиви.
— Горилл… — ошалело уставился на гостя Стеценко. — От же ж курво…
Костя высказался гораздо крепче. Старлей молча помотал головой, пытаясь сбросить с глаз морок. На обычно невозмутимом лице челябинского чемпиона застыла гримаса глубокого изумления.
А Яшка, неторопливо обойдя вокруг пришельца, внимательно за Любецким наблюдающего, задумчиво произнес, обращаясь в пространство:
— И кто мне скажет, почему я не имею удивлений? Между прочим, Ваша фотография мене определенно знакома! Ви случайно не забегали до Одессы четыре года назад? Я даже скажу, шо Ви останавливались у старого Иосифа с Малой Арнаутской, который имеет три дочки. Только между нами, таки все трое родили мальчиков, и младенчики очень похожи на папу!
— Ну вот так всегда, — обиженно сказал пришелец, судя по задорно блестящим глазам, и не подумавший обижаться. — Сержант обзовет каким-нибудь поганым словом, лейтенант с боксером промолчат, как в морду плюнут, а Яшка, жлоб таборный, мало того, что какую-нибудь гадость скажет, так еще и растреплет на всю Одессу. Про дитя гор я вообще молчу. Только и остается материться!
И, не услышав ответа, добавил:
— Я, товарищи, не горилла какая, не очи-кочи непонятные и уж, тем более не курва. Я самый что ни на есть настоящий йети. Ты, старшина, видел когда гориллу в штанах?
— Я их по-всякому видел! — автоматически ответил Стеценко. — Вам, лешим, и в костюме-тройке разгуливать не в убыток.
— Вот! — совсем не страшно погрозил «мохнатый» старшине огромным волосатым пальцем. — Гориллу в штанах не видел, а сразу обзываться. Нас на всю Белоруссию, может, всего две штуки осталось, так что нефига всякие слова непотребные в наш адрес говорить. Тем паче, на одной стороне воюем.
— А почему Вы воюете на нашей стороне? — спросил лейтенант. Свиридов все никак не мог успокоиться. Головой он больше не тряс, но на глаза пальцами надавил, проверяя, не мираж ли и не галлюцинация перед ним.
— А почему нет? — ответил йети, и продолжил, пародируя Любецкого, — Ви мене предлагаете пойти до немцев? Таки пойду, но чуть позже и совсем иначе! Между прочим, я в партии с сорок первого года. Семьдесят лет партстажа, это вам не хухры-мухры.
— Сколько?! — хором спросили все. А лейтенант перекрестился. Думая, что незаметно…
— Семьдесят один год, если быть точным, — картинно начал загибать пальцы йети.
— Партия в девяносто восьмом образована, — сказал Костя, — сорок три года как.
— Считай, Фома неверующий: в сорок первом вступил, в две тысячи двенадцатом погиб. Сколько получается?
