Сегодня мы судим Гакенфельта, завтра будем судить еще кого-нибудь. Как смогут после этого офицеры отдавать приказания и делать свое дело? Сегодня это происходит у нас на «Джигите», завтра произойдет на всем прочем нашем флоте. Как сможет этот флот сражаться с немецким — сами знаете, неплохо налаженным?
И во что в конце концов превратятся все наши гражданские свободы и прочие завоевания революции, когда немцы нас разобьют и установят у нас свой порядок? Вношу предложение этот разговор отставить,
Снова тишина — и глухой голос Плетнева!
— Разрешите задать вопрос?
Бахметьев вздрогнул. Это было то, чего он ждал с самого начала. Ждал и боялся.
— Прошу, — спокойно сказал Константинов, но по глазам его было видно, что он тоже насторожился.
Плетнев встал и повернулся вполоборота. Так, чтобы видеть лица команды. Заговорил не сразу, медленно и негромко:
— Я не про вас хочу спросить, а про Гакенфельта, Похож ли он на контрреволюционера — вот что нам хотелось бы знать. И можете ли вы, командир корабля, поручиться, что он ни в каком случае не изменит? — Плетнев вдруг усмехнулся. — Наконец: очень ли вы его любите, что так берете под свою защиту?
— Вот ведь… — вполголоса начал Овцын и, растерявшись, не кончил.
Бахметьев, совершенно бледный, не спускал глаз с Алексея Петровича. Как он теперь ответит, как выйдет из положения?
Константинов стоял неподвижно. У него чуть потемнел шрам на лбу, но голос остался тем же твердым и ровным:
— Я люблю не лейтенанта Гакенфельта, а свою родину и свое дело. Я могу поручиться, что на моем корабле, пока я остаюсь его командиром, никакой измены и контрреволюции не будет. Но командиром его я смогу оставаться только до тех пор, пока мои помощники, офицеры, будут на этом корабле пользоваться должным доверием и уважением. Понятно?
Плетнев крепко сжал кулаки. На успех, по-видимому, рассчитывать не приходилось. По лицам команды было видно, что она колеблется.
Все равно, нужно было бороться за то, чтобы из неудачи тоже извлечь пользу. А для этого — идти напролом до конца.
— Значит, если мы уберем Гакенфельта, вы тоже уйдете с корабля? Так, что ли?
— Значит, — коротко ответил Константинов.
Теперь открывалась последняя возможность для атаки, и Плетнев за нее ухватился.
— Так, — сказал он, — по-вашему, для обороны вредно, чтобы опытные офицеры уходили с фронта, а сами вы, между прочим, готовы бросить свой корабль. Выходит, что защита Гакенфельта для вас дороже защиты завоеваний революции. Это, конечно, так и быть должно, потому что оба вы офицеры, дворяне, господа. — И, повернувшись лицом к команде, Плетнев неожиданно громко закончил: Запомним, товарищи!
