Они оба потянулись к выходу. Предупредительный Прокопчик распахнул перед ними дверь и только что во фрунт не вытянулся. Мнишин уже был на лестнице, когда Харин, притормозив, обнял меня за плечо и, ласково дыхнув мне в ухо кариозной гнильцой, пробормотал:
― Счастлив твой Бог, Северин, что сАмоубийство, ― он сделал ударение на первом слоге. ― А то наследственность у этой поблядушки ― ой-ё-ёй! Мамашка ейная до сих пор по психушкам ― и не за сАмо, а за самое настоящее за убийство. Мог бы тоже сейчас тут лежать на клочки порезанный.
И лицо харинское выражало при этих словах такую нескрываемую мечтательность, что мне аж скулы свело.
― Мамаша? В смысле, мать Нинель? Ангелина Шахова? ― переспросил я растерянно в их уже удаляющиеся спины. ― Кого это она... на клочки?
― Ты тогда еще здесь не работал, ― на ходу обернулся небрежно Мнишин. ― Учителку она зарезала. Та с мужем ее амурилась. Как бишь звали-то ее? Таверова? Тавирина?
― Тавридина, ― авторитетно поправил Харин. -Светлана Игоревна, математичка. Мы еще ее в школе Ставридой звали.
Прокопчик уверяет, что есть три вида опасного невежества: ничего не знать, знать не то, что нужно, и знать то, чего знать не следует. Даже самый поверхностный анализ, который стал доступен моим натруженным извилинам сразу после ретирады околоточных правоохранителей, показывал, что я достиг впечатляющих результатов именно по третьему показателю. И что впервые в жизни мне приходится горько сожалеть, что я не чемпион по первому.
Как это там, у древних? Много информации -много печали, или что-то в этом роде. Не требовалось доказательств, что печали много, просто-таки до хрена. Можно сказать, кругом одна печаль.
Ну зачем мне, к примеру, было узнавать, что бывшая жена Кияныча Ангелина Навруцкая-Шахова когда-то давным-давно в припадке ревности зарезала любовницу мужа, по причине чего последние двадцать лет не выходит из психушки? Что мне, хуже жилось без этих сведений? А теперь они, сведения, сами собой соединяются в бедной моей головушке с другими, тоже совершенно необязательными. Про доброго доктора Ядова, издавна опекающего семью Навруцких. Который руководит психлечебницей, где содержатся признанные больше не опасными больные, переведенные сюда из строгой изоляции. И который, бывает, в терапевтических целях водит в ресторан и к себе домой некоторых своих пациентов. Или по меньшей мере одну конкретную пациентку. Чью жизнь и психику поломал недавно зверски убиенный в собственной квартире Шахов-Кияныч. О котором добрый доктор, помнится, выразился примерно так: «Собаке ― собачья смерть!» А ведь квартиры и психиатра, и Кияныча находятся в одном подъезде...
