Ребенком Эванджелина не понимала, что поездки на Манхэттен несколько раз в месяц не просто веселые экскурсии. Отец ничего не объяснял, только обещал покатать ее на карусели в Центральном парке или зайти в их любимый ресторанчик или в Музей естественной истории, где она поражалась огромному киту, подвешенному к потолку, и, затаив дыхание, осматривала его выставленный напоказ живот. Эти однодневные поездки были для Эванджелины приключениями, но, став старше, она поняла, что отец встречается там с агентами. Они обменивались документами в Центральном парке, или шепотом беседовали в баре около Уолл-стрит, или обедали с иностранными дипломатами, которые говорили на быстром неразборчивом языке, пока разливали вино. В детстве она не понимала работу отца и его растущую зависимость от нее после смерти матери. Эванджелина полагала, что он привозил ее на Манхэттен, чтобы сделать подарок.
Эта иллюзия рухнула однажды, когда ей было девять лет. День был восхитительно ярким, хотя в воздухе уже ощущалась зима. Вместо того чтобы идти к заранее намеченной цели, как они всегда делали, они пошли по Бруклинскому мосту. Отец осторожно вел ее мимо толстых металлических кабелей. Вдалеке солнечный свет отражался в небоскребах Манхэттена. Пройдя несколько миль, они наконец остановились в парке Вашингтон-сквер. Отец сказал, что они немного отдохнут на скамейке. Поведение отца в тот день казалось Эванджелине чрезвычайно странным. Он нервничал, руки у него дрожали, пока он прикуривал сигарету. Она знала его достаточно хорошо, чтобы различить малейшее волнение — постукивающие пальцы или дрожащие губы говорили о том, что его что-то беспокоит. Эванджелина понимала: что-то не так, но ничего не сказала.
Ее отец был красив, как юноша. На фотографиях, сделанных в Европе, его темные вьющиеся волосы падали на глаза, одевался он безупречно. Но в тот день, когда он сидел и трясся на скамейке в парке, отец вдруг показался ей старым и усталым. Вытащив из кармана брюк платок, он вытер пот со лба. Эванджелина не проронила ни слова. Если бы она заговорила, это нарушило бы их безмолвное соглашение, молчаливое общение, в котором они преуспели после смерти матери. Это вошло в привычку — молча уважать общее одиночество. Он никогда не говорил ей правду о том, что его волновало. Он ей не доверял. Может, именно из-за этого она обратила особое внимание на детали того дня. Может, важность случившегося заставила ее переживать все снова и снова, впечатывая события в память, — Эванджелина могла вспомнить каждое мгновение, каждое слово и жест, малейшее изменение ее чувств, как будто она до сих пор была там.
