Кутаясь в пальто, довольный, что может спрятаться за его мягкой, нейтральной серой шерстью, Верлен глубоко вдохнул холодный воздух. Он крепко сжал досье, словно ветер мог вырвать его из рук, и пошел сквозь круговерть снежинок в глубь Центрального парка.
Юго-западная аллея Центрального парка,
Нью-Йорк
Толпа, увлеченная покупками к празднику, осталась далеко позади. Возле скамейки виднелась призрачная фигура, застывшая в ледяном спокойствии. Высокий, бледный, хрупкий словно китайский фарфор, Персиваль Григори казался порождением снежного вихря. Он достал из кармана пальто белый шелковый носовой платок и судорожно закашлялся, прижав его ко рту. Силуэт дрожал и расплывался с каждым приступом кашля, а во время коротких передышек вновь становился четким. На шелковом платке появились пятна крови, отливающие голубым, яркие, будто осколки сапфира на снегу. Не стоило отрицать очевидного. В последние месяцы дела стали гораздо хуже. Он бросил окровавленный шелк на тротуар и почувствовал, как натерта кожа на спине. Любое самое крошечное движение причиняло сильную боль и было подобно пытке.
Персиваль взглянул на часы «Патек Филипп» литого золота. В последний раз он говорил с Верленом накануне, чтобы подтвердить встречу, и назначил время очень четко — двенадцать часов. А сейчас пять минут первого. В раздражении Персиваль опустился на холодную скамью, уперев кончик трости в мерзлый тротуар. Он вообще не любил ждать, не говоря уже о том, чтобы ждать человека, которому он так хорошо платил. Персиваль предпочитал не обсуждать деловые вопросы по телефону — он не доверял таким обсуждениям, и вчера он тоже сдержался и не стал сразу выяснять у Верлена все подробности. За эти годы Персиваль и его семья собрали достаточно информации об очень многих женских монастырях и аббатствах континента, а теперь Верлен нашел кое-что интересное на Гудзоне.
В их первую встречу Персиваль решил, что Верлен — начинающий бизнесмен, карьерист, иногда балующийся художественным рынком. Буйно вьющиеся темные волосы, самоуверенное поведение, предметы туалета, абсолютно не сочетающиеся друг с другом, — таким предстал Верлен Персивалю. Все, от одежды до поведения, было в нем слишком юным, слишком модным, как будто он не успел найти своего места в этом мире. Обычно Персиваль таких людей не нанимал. Позже он узнал — помимо того что Верлен специализировался в истории искусств, он был художником и преподавал в университете, подрабатывал на аукционах и давал консультации, чтобы свести концы с концами. Он искренне считал себя представителем богемы и был богемно непунктуален. Однако юноша доказал, что умеет работать.
