– А вы уже развелись, на тот момент?
– Тогда нет. Она ушла из дома и жила у своих родителей. Но хотела моих денег.
– Но у нее ведь был твой ребенок?
– Ну и что? Почему бы не жить дома? Я и сказал судье, что жена не подает на мужа в суд, и потребовал нас развести.
– Ну, а судья что?
– Ничего. Судья, кстати, была пожилая и красивая. Почему-то все судьи женского пола, встреченные мной, а их было немало, были пожилыми и красивыми. А эта... Еще и какая-то стервозная. Неприятная тетка.
– Видимо, эта судья тебя очень обидела.
– Нет. Обидеть меня может только уважаемый или любимый мной человек. Она просто следовала букве закона. Может быть, чересчур яро. А законы у нас кривые.
– Ладно. Дальше давай. Наконец-то рассказываешь.
– Тьфу, блин. Я ведь предупреждал, что ничего хорошего не скажу.
– Ну – начал уже. Продолжай!
– Хорошо. Судья вызвала социального работника, чтобы нас помирить. Работник сначала хотела нас выслушать, чтобы мы излили душу и успокоились.
– Правильно. И что было?
Максим поморщился. Вспоминать о том, что сказала его жена было неприятно.
– Она начала говорить. Говорила так долго, что социальной работнице с трудом, с третьего раза удалось ее остановить.
– И о чем же она говорила?
– Говорила о том, какой я нехороший человек. Говорила очень эмоционально и убедительно. Причем, это не была ложь. Самое неприятное, что это была какая-то полуправда, в контексте которой я всегда оказывался негодяем и подлецом. Вначале я хотел вмешаться, поправить факты, но работница меня останавливала, да и жена была в таком праведном возмущении, что я сдался и просто слушал, как будто речь не обо мне, а каком-то незнакомом подонке.
– Но ведь и тебе дали слово?
– Да.
– И ты ей ответил на все, что она сказала?
– Нет.
– Как так?
– А зачем? Я спросил у соцработницы, чудовище ли я? Она ответила, что судя по словам моей жены – да.
– Но почему ты не объяснил, что ты не чудовище.
– Но это же и так ясно. Я очень устал и сказал, что если это правда, то зачем молодой, красивой женщине мучиться с таким. А если неправда, то я не хочу жить с человеком, который видит меня так. В любом случае, фамилию «Яцкевич» будет носить только моя дочь.
Максим разволновался и закурил первую за четыре часа сигарету.
– Иди сюда. Я тоже хочу дать тебе тепло. Но ведь мне тоже надо знать, с кем я имею дело, – Ника говорила извиняющимся тоном.
Макс выкинул сигарету и пересел. Ему стало горько. Ночь потеряла большую часть своей прелести. Максим хотел забыть о многочисленных исках, которыми его преследовала его бывшая любовь.
