Ты поплачешь, похнычешь, жалуясь самому себе на моё отсутствие, но твои глазки, насмотревшись на жёлтого лягушонка, висящего над твоей кроваткой, скажут: «Спать». Твои ручки, утомившись от порхания, и наигравшись друг другом, скажут: «Спать». Голосок твой стихнет и ты незаметно для себя прикроешь глаза… Даже цветы, даже птицы слышат и знают эту чудесную, волшебную мелодию просыпаний-кормлений-гуляний-засыпаний… Любой цветок, любая птица в лесу. Знают, когда петь, когда пить росу и клевать зерно. Любой цветок, любая птица в лесу…
* * *
Тебе два месяца! На дне рождения были приятель с женой. Как ты изучал рыжую бороду незнакомого дяди! Какие складки на лбу, сколько недоумения в твоих глазах, сколько вопросов на лице!… Был нешуточно потрясен. Долго не мог уснуть от пережитого волнения…
А потом мы с гостями сидели на кухне и пили чай. Разговор не клеился. Заметила: стала некоммуникабельной. Не могу говорить ни о чём, кроме тебя, кроме того, что происходит сейчас с тобой, со мной, с нами.
Но об этом говорить трудно, почти невозможно.
Показывала твои первые фотографии. На них ты – двухнедельный. Маленький сфинкс…
Мило щебеча, Алёна спросила, не собираюсь ли я отдать тебя в круглосуточные ясли.
– Надеюсь, ты шутишь? – я не могла поверить, что она говорит это всерьёз.
– Почему шучу? Ольга отдала своего Илюшку в два месяца, и он очень быстро привык. Уже не плачет. Он знает свою воспитательницу, свою кроватку…
– …свою казённую кроватку? Узнаёт воспитательницу и не узнаёт родную мать? Ты бы ещё предложила отдать Антона в детский дом!
– Ты что, обиделась? – удивилась Алёна. – Я ведь тебе добра желаю. Нельзя же замкнуться в четырёх стенах и зациклиться на ребёнке. Конечно, он у тебя прелесть, но тебе нужно устраивать и свою личную жизнь.
– Моя личная жизнь уже устроена, – сказала я резко.
– Девочки, не ссорьтесь, – примирительно заурчал в рыжую бороду Лёвка. – Моя жена права: это ты сейчас кайфуешь, а через полгода не будешь знать, куда тебе бежать от этих пелёнок-распашонок…
– Вы-то почём знаете? – спросила я. Смотрела на них и не понимала, что делают в моём доме эти, ставшие вдруг чужими, люди, почему я сижу с ними за столом и угощаю их чаем с бабушкиным вареньем…
– Кто ж этого не знает?… – пожал Лёвка плечами. – Между прочим, вишнёвое варенье – моё любимое. Да ещё с косточками!
– Прелесть! – поддержала его Алёна. – Меня от него за уши не оттянешь!
У моих приятелей детей нет. Не по воле судьбы, а по их собственной воле: они так решили. Я смотрела на них и удивлялась сама себе: о чём я могла прежде говорить с ними? Ну, да: о выставках, о книгах… О Мандельштаме, о Гумилёве… Лёвка мог говорить об этом часами… Еле дождалась, пока мои бывшие друзья ушли.
