Серёжка сообщает в “сестринскую” не только о мнимых побоях, но и о многом другом. Мальчишки его тихо ненавидят и называют доносчиком, стукачом, сексотом. Жертвы Серёжкиных доносов подвергаются самому страшному (для детей) наказанию: их надолго запирают в боксах.
И кто их оттуда выпускает? Ксюшина мама. Серёжка сообщил в “сестринскую” и эту ценную информацию. Мне уже была выволочка от старшей медсестры.
Но никто из детей жаловаться на Серёжку не рискует, – боятся его щипков.
Я не сразу во всём этом разобралась, ведь тоже вначале жалела и подкармливала его, удивляясь тому, что, как и Юрочку-террориста, его невозможно накормить досыта.
Но теперь у меня к Серёжке брезгливость. Никакие душеспасительные беседы не помогают – он молча смотрит, не мигая, своими узкими и тёмными, совершенно чёрными глазами, в которых невозможно отличить зрачок от радужной оболожки. Где эта радужная оболочка?… Два чёрных, в упор глядящих зрачка. Ему не стыдно. Он ничуть не смущён тем, что я всё знаю. После очередного нашего с ним разговора (точнее – моего с ним, ведь он молчит), я с надеждой думаю: может, до него хоть на этот раз что-то дошло?…
Но всё продолжается: жалит потихоньку по углам и бегает в “сестринскую” за очередным поощрительно-утешительным куском…
Вот такой субъект этот Серёжка. Интересно, где он учился подлости? Неужели жизнь ему уже успела преподать такие страшные уроки? Или же эти способности, как и иные таланты, передаются с генами?…
Ксюнечка, сосредоточенно сдвинув свои умные бровки, проходит очередной лабиринт…
А я смотрю на наше Дерево, перечёркнутое оконной решёткой, и почему-то сегодня никак не могу сосредоточиться на Дереве, а вижу РЕШЁТКУ.
Я думаю о своём отце, который почти мальчишкой оказался за колючей проволокой. Его обвинили во вредительстве (это ещё в сталинские времена). Думаю о своём дедушке Андрее, мамином отце, которому (всё в те же времена) неизвестно за какие грехи пришлось рыть “знаменитый” канал, где-то под Дмитровым… Думаю о своей бабушке Доре, подпольщице, которая побывала и в гестапо, и за проволокой Маутхаузена и Освенцима… А стукач был – свой, землячок! Потом, после войны, бабушку вызывали на очную ставку с этим самым землячком… Думаю об отце Гавра, который чудом вернулся живым из мордовских лагерей… Я думаю о том, что дети и внуки тех, кто стучал, доносил, допрашивал, пытал и стоял на вышках с автоматом, – это всё мои ровесники и ровесники моих детей. И в жизни мы ещё не раз можем сойтись лицом к лицу…
