Я говорю ей об этом. Она отвечает:
— Специально, чтобы вас поцеловать.
— Но у вас ведь есть великолепная помада, которая не оставляет следов. Вы могли бы подкрасить губы, когда целовали Энрико.
— Ради этого не стоило.
— И все-таки между нами еще может быть любовь.
— Никогда. Это невозможно.
— Губная помада, — говорю я. — Губная помада подтверждает это. Надо подождать. У меня много времени в запасе.
Она удивленно смотрит на меня. Затем я спрашиваю ее:
— Когда вы скажете мужу?
— Сегодня вечером.
Я продолжаю задавать вопросы:
— В какую клинику пойдете?
Она говорит мне, в какую. Клиника находится на западе Франкфурта.
— Когда это произойдет?
— Если я завтра поеду, то послезавтра.
— Тогда я навещу вас в четверг.
— Это исключено! Я запрещаю.
— Мне ничего нельзя запретить.
— Вам нельзя сейчас рисковать.
— А я и не буду рисковать. У них наверняка есть отдельные комнаты. В приемной я укажу вымышленное имя. Я приду в первой половине дня.
— Почему в первой?
— Потому что ваш муж на бирже — или?
— Да, это верно, но…
— В четверг, Верена.
— Это безумие, Оливер, и вообще безумие даже то, что мы здесь.
— Безумие, но сладкое. И однажды наступит любовь.
— Когда? Если мне сорок. И Эвелин двенадцать.
— И даже если шестьдесят, — говорю я. — Я должен возвращаться в школу, половина четвертого. Кто пойдет первым?
— Я. Подождите пару минут, ладно?
— Хорошо.
Она идет к лестнице, оборачивается и говорит:
— Если придете в четверг, то назовитесь моим братом. Его зовут Отто Вилльфрид. Запомните?
— Отто Вилльфрид.
— Он живет во Франкфурте. — Она неожиданно засмеялась. — И сегодня вечером в одиннадцать выходите на балкон.
— Зачем?
— У, меня для вас сюрприз.
— Что за сюрприз?
— Увидите, — говорит она. — Увидите сегодня ночью в одиннадцать.
— О'кей, — говорю я. — Отто Вилльфрид и сегодня ночью в одиннадцать.
Я прислоняюсь к старой обветшалой балке, которая держит потолочное перекрытие, и слежу за тем, как она спускается по винтовой лестнице, медленно, осторожно, хотя на ней туфли на плоской подошве. На повороте лестницы она оборачивается еще раз.
— И все же это безумие, — говорит она. И исчезает.
Я слышу, как она говорит что-то Эвелин, затем голоса замолкают. Я не отхожу от люка. Я не смотрю на них. Я подношу руку, которую Верена держала в своей, к лицу и вдыхаю запах майских ландышей, который так быстро улетучивается. Минуты через три я тоже спускаюсь по старой винтовой лестнице. На улице я вспомнил, что надо зайти в «Квелленгоф», так как воротник моей рубашки испачкан помадой Геральдины. Я пускаюсь рысью и мчусь, времени у меня в обрез. И мне не хотелось бы опаздывать на занятия. В тот момент, когда я побежал, я увидел, как кто-то убегает из густого подлеска. Все произошло так быстро, что я снова, как и в первый раз, не сразу смог определить, кто это был. В конце концов это смешно. На этот раз я уже был готов к чему-либо подобному. Теперь я проявил большую зоркость, и мне удалось разглядеть моего «брата» Ганси.
