Хорек стоял, то бледнея, то краснея, и не произносил ни слова.
Я видел, в каком он был отчаянии. Наверно, подобное он переживал впервые. Девочки кашляли. Табакерка продвинулась к третьему мальчику. Хорек сказал:
— Мы начинаем с чтения «Германии» Тацита. Откройте, пожалуйста, ваши книги.
Это все же был не лучший способ представить себя. Естественно, ни один из нас не открыл книгу. Табакерка двигалась дальше. Один за другим ученики нюхали табак. Мы ничего не говорили, и он молчал.
Он безмолвно смотрел на нас. В классе шесть девочек и шестнадцать мальчиков. Вы можете себе представить, как долго это длилось, пока все шестнадцать не воспользовались табакеркой. Шестнадцатый встал и вернул Гастону табакерку. Я наблюдал за Хорьком. Сначала я испугался, что он расплачется. Прошло какое-то время, и я понял: он что-то придумал! И наконец, когда Гастон снова решил приложиться к табакерке, Хорек сказал ему:
— Я здесь человек новый, но должен констатировать: у вас изящные манеры! О том, что гостю тоже надо предложить, вы, очевидно, не слышали? Вы и дома все пожираете один, не думая о других? По-моему, должно быть иначе!
Ничего себе самообладание! Гастон встал. Явно смущенный, он выступил вперед и протянул учителю табакерку.
— Извините нас, месье, мы не знали, что…
— Да-да, — сказал Хорек, — вы еще много чего не знаете!
И сам понюхал табак. Я мог бы поклясться, что делал он это первый раз в жизни и испытывал отвращение, нюхая, но он все-таки сделал это, смог сделать. Ведь он наблюдал, как это делается, шестнадцать раз.
— Я сердечно вас благодарю, Гастон, — сказал Хорек.
Класс безмолвствовал.
Затем Вольфганг сказал громко Ноа:
— Этот юноша обманул нас. Перед нами вовсе не такой болван!
— Подождем, — сказал Ноа.
И он оказался прав! Уже через две минуты из-за наглости, которую позволил себе Вальтер, Хорек вышел из себя. И начал кричать. Он крепился, старался выглядеть таким умным. Все напрасно. Он не прекращал кричать. И кричал еще долго…
— Как долго я должен ждать, фрейлейн Ребер? Германия в своей целостности… что это значит?
Конечно, она ничего не знает.
— Кто-нибудь другой знает?
Двенадцать часов двенадцать минут.
Теперь мое время. Я поднимаю руку.
— Ну, Мансфельд?
— Мне нехорошо, господин доктор.
Громкий смех. Хорек бледнеет.
Ну, ладно, одним врагом больше. Поскольку я одно и то же задание выполняю уже в третий раз, мог бы, и не спрашивая, поставить мне отметку.
Некоторые считают, что я хочу прибрать Хорька к рукам. Итак, один недруг и двадцать один друг. Я добавляю:
