Три парковки. Площадка для гольфа. Теннисные корты. Фонтаны. Все ярко подсвеченное. «Мерседес», «мерседес», «мерседес», «БМВ». Снова «мерседес». Ничего другого здесь не увидеть. Портье в богатой ливрее распахивает дверь перед прекрасными женщинами в вечерних туалетах и солидными господами в смокингах. До меня доносятся звуки оркестра, когда я еду вдоль фасада гигантского здания.
В отеле собираются сливки франкфуртского общества, господа, имеющие здесь, наверху, свои апартаменты. Может, эта гостиница предоставляет комнаты для перетрудившихся менеджеров и генеральных директоров? Можно прихватить с собой милашку. Как удобно! Всего полчаса до Франкфурта. Супруге всегда можно сказать, что едешь на конференцию.
Ах, какие норковые манто!
Вот разносчик несет целлофановый пакет. В нем по меньшей мере три десятка орхидей. Он даже не пролезает во вращающиеся двери.
Где же Верена Лорд?
То, что она не будет стоять прямо у главного входа, это ясно. Здесь легко можно повстречать парочку господ, знакомых с господином банкиром и его драгоценной супругой. Я проехал мимо входных дверей, объехал вокруг всего здания, улица снова стала темной. Прямо перед собой увидел пару слабеньких огней.
Что это значит, уважаемая госпожа?
Постойте-ка!
Вон там, у края дороги, стоит маленькая девочка, рядом с ней сидит светло-коричневый боксер со свисающим из пасти языком. Девочка машет рукой. Симпатичная крошка со светлыми волосами, заплетенными в косички, и голубыми глазками. В голубой вязаной кофточке. Белой юбке. Бело-голубые гольфы. Белые туфли.
Торможу. Опускаю стекло. Малышка рассматривает меня очень серьезно и спрашивает:
— Ты дядя Мансфельд?
— Да, Эвелин, — отвечаю я.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Ну, запомнить это имя было совсем несложно.
— Мне назвала твое имя маленькая птичка. Забирайся в машину.
— Можно Ассаду тоже сесть в твою машину? Это моя собака.
— Come in,[14] Ассад, — скомандовал я и откинул переднее сиденье, Ассад пыхтя взобрался на сиденье позади меня.
— И ты тоже, — сказал я Эвелин, и сиденье снова встало на свое место.
Она села. Я поехал дальше. Эвелин держит плитку шоколада в руке.
— Хочешь? — спрашивает она меня.
— Нет, спасибо. Ешь сама. Ты, наверное, очень любишь шоколад.
— О да, — говорит она и откусывает кусочек. — Марципан я люблю больше. Марципан я люблю больше всего.
— Очень хорошо тебя понимаю, — говорю я. (Меня тошнит от одного этого слова.)
— Добрый вечер, дядя Мансфельд, — вежливо произносит она и подает мне руку. — Когда сидишь, невозможно сделать книксен. Обычно я всегда это делаю.
