— Ты что делаешь здесь один? Разве ты не провел каникулы дома?
— Нет, — отвечает он и одним ударом сбивает кукол, которыми только что играл. — Я остался на каникулах здесь.
— На все лето?
— Да. И еще несколько человек. Сантаяна. Ноа. И Чичита. Им остаться просто, они не могут поехать домой. А мне пришлось вскрыть себе вену, чтобы они наконец заметили.
— Что заметили?
— Что я хочу остаться.
— Ты вскрыл себе вену?
Он вытянул вперед тонкую левую ручку, и я увидел два свежих красных шрама.
— Осколком стекла, — объясняет он, — в ванне. Римляне всегда так делали? В горячей воде. Мы проходили на уроке истории. Но я забыл запереть дверь в ванную комнату. Кто-то вошел. Я уже почти был готов. Но доктор Флориан вытащил меня. Потом шеф сказал, что я могу остаться здесь, не ездить домой. Ловко, правда?
— Да, — ответил я, — это у тебя здорово получилось.
— Было бы лучше, если бы мне в самом деле удалось умереть.
— Почему?
— Из-за матери.
— Что с ней такое?
— Если бы я умер, ей пришлось бы поплакать обо мне. Ведь правда?
Старая дама входит в комнату. Вернее сказать, она ощупью пробирается внутрь. Выглядит немного страшновато, — она внезапно возникает из темноты погруженной во мрак лестницы и нащупывает дорогу правой дрожащей рукой, походя касаясь то сундука, то спинки кресла. Она ненамного выше маленького калеки, и сразу видно, что ей далеко за шестьдесят. Она носит очки с такими толстыми линзами, что глазные яблоки за ними кажутся выпученными, как у лягушки. Она наполовину слепа, бедная старушка.
Здесь вообще страшновато. Если так пойдет дальше, то мне лучше сразу удрать, не задерживаясь. К чему все это? Калеки, древние мумии — и все это за шестьсот марок в месяц? Я почувствовал себя так, словно очутился в доме Франкенштейна.
Судя по походке старой дамы, ее уверенному продвижению по комнате, она хорошо ориентируется в этом пространстве. Она даже улыбается. Ее доброе лицо светится оживлением.
— А кто это тут у нас? — приближаясь ко мне, говорит она голосом, которым обычно разговаривают с шестилетними. — Прошу прощения, я плохо вижу при искусственном освещении.
— Вы меня не знаете, фрау…
— Фрейлейн. Фрейлейн Гильденбранд. — Она теребит белый воротничок своего строгого закрытого платья. От нее пахнет лавандовым мылом. — Я работаю здесь воспитателем.
— Меня зовут Оливер Мансфельд.
— Ах, это вы, Оливер! Мы ждем вас. Доктор Флориан хотел бы с вами поговорить.
— Вот и вы называете его доктором!
