Я должен идти. Если я не уйду, мне придется говорить с ней о вещах, которые не имеют ничего общего с любовью. Иначе все начнется заново. Иначе она сравнит Гастона и Карлу с нами. Иначе…
— Расскажи что-нибудь смешное, Геральдина!
И она рассказывает мне всевозможные сплетни, рассказывает, как это смешно, когда все девочки по субботам делают косметические маски или когда поет Чичита: «Пигалль, Пигалль — это большая мышеловка Парижа. Пигалль, Пигалль — такой вкусный здесь шпик!»
Я едва прислушиваюсь и, думая совсем о другом, наконец говорю:
— Ну теперь пора уже идти.
— Да, Оливер, да.
Мы идем рука об руку (что мне делать, если она берет мою руку) через осенний лес до дорожного указателя, где наши пути расходятся, и тут мы целуемся еще раз. И в то время, когда мы целуемся, я соображаю, где сейчас может прятаться Ганси, за каким кустом, и где Вальтер, и что может произойти, если Ганси выдаст меня.
— Спокойной ночи, Геральдина.
— Ты так же счастлив, как я?
— Да.
— Это неправда!
— Правда.
— Нет! Это видно по тебе. Я знаю. Ты думаешь только об этой женщине с браслетом.
— Нет.
— Да! Женщина чувствует это. Женщина знает это.
— Это не так, правда.
— Тогда скажи, что ты счастлив. Хотя бы чуть-чуть счастлив.
— Я счастлив, Геральдина.
— Тебе не надо бояться. Конечно, могут узнать, что мы с тобой встречаемся. Но никто не расскажет это шефу. И Вальтер никогда. Иначе он сразу пойдет в исправительный дом.
— Исправительный дом — что это?
— Это мы сами устроили для себя. Если кто-то доносит, он идет в тюрьму. Потом уже никто с ним не разговаривает, никто не замечает его, потом он для всех просто пустое место, даже для самых маленьких! Это в течение минуты распространяется по всему интернату, если мы кого-то отправили в тюрьму. И там так плохо, в этом заведении, что до сих пор никто не ябедничал. Никто!
— Вот почему нам не надо бояться!
— Вообще не должно быть никакого страха. Знаешь что, Оливер?
— Что?
— До тебя я всегда боялась. Не исправительного дома. Многих других вещей.
— Каких?
— Я не хочу тебе говорить о них. Но теперь я вообще больше ничего не боюсь. Разве это не прекрасно?
— Да, — говорю я, — это хорошо.
— Ты боишься, Оливер?
— Мгм.
— Чего?
— Многого, — говорю я, — но я тоже не хотел бы об этом распространяться. — И я целую руку Геральдине.
— Ты моя любовь, — говорит она. — Моя большая любовь. Моя единственная любовь. Любовь моей жизни.
Я думаю: «Это было в последний раз». Я не знаю еще, как внушу ей, что это конец. Но все кончено. И Распутница спотыкается обо что-то в темноте. Я задерживаюсь чуть-чуть, так как оттуда, где я нахожусь, можно видеть Верену Лорд. Во многих окнах горит свет. Гардины задернуты.
