— Керенский где-то? — Он? За казаками. — И снова молча. И только под вечер: — Где Прокопович? — Нет Прокоповича.
Все доходило. Аудитория понимала и принимала поэму: ее героику и юмор, ее лирические отступления, призывные лозунги и, наконец, бытовые сцены. В авторском исполнении поэма звучала особенно выразительно.
Просто, строго и вместе с тем широко, вдохновенно читал Маяковский первые строки «Хорошо!»:
Время — вещь необычайно длинная, — были времена — прошли былинные.
Потом — переход к едва заметной напевности:
Это время гудит телеграфной струной, это сердце с правдой вдвоем. Это было с бойцами, или страной, или в сердце было в моем.
В первой половине второй главы, приглушенно-отдаленным голосом, отрывисто и напряженно выделялась каждая строка:
«Кончайте войну! Довольно! Будет! В этом голодном году — невмоготу».
Последнее слово как бы «отбрасывалось».
Другую строфу поэт «мелодировал» на мотив «Марсельезы», пародийно подчеркивая образ «Керенского-Бонапарта».
Забывши и классы и партии, идет на дежурную речь. Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч.
Вся четвертая глава проходила под дружный хохот аудитории. За «усастого няня» Милюкова Маяковский говорил густым басом, а за Кускову — срывающимся контральто. Он то понижал голос до самых низких нот, то поднимал его до резкого писка:
Ах, няня-няня! няня! Ах! ― и произносил с утрированной четкостью, протяжно завывая последнее «ня», с глубоким вздохом восклицая: «Ах!» Можно сказать, он просто играл эти места:
«Саша! — Душка!» ― когда говорил в нос, с нарочито поддельной «актерской страстью».
Читая почти всю главу в гротесковых, пародийных тонах, он в конце обращался интимно к публике, после короткой паузы, слегка скандируя:
Быть может, на брегах Невы подобных дам видали вы?
Совсем другим тоном произносил поэт слова: «я, товарищи, — из военной бюры. Кончили заседание — тока-тока…» ― сдержанным шепотом, чуть хрипловато.
При чтении шестой главы подчеркивался ее героический пафос. Тут почти не было игры. Шел естественный, полный значимости рассказ о всемирно-историческом событии. Лишь иногда, не нарушая основного стиля, поэт выделял отдельные строки.
Те из чтецов, которые, «играя» чуть не каждую строку, ссылаются на авторскую манеру исполнения, неверно осведомлены. Игровой прием для Маяковского был лишь одним из многих, и поэт им не злоупотреблял.
Одновременно хочу подчеркнуть, что для Маяковского характерен медленный темп, благодаря которому слушатель и ощущал наполненность каждой строки, каждого образа. Это чувствовалось, например, уже с первых слов шестой главы:
