И глаза!.. Ласковые и немножко насмешливые… И un français tout à fait Parisien! Манеры… Charmante! Советнику Миквицу Гете сказал о ней: «Это Порция» и прибавил по — итальянски: «Una porzioncella bristante per far felice un dio». Ho свинцовый ящик остается неоткрытым! (
Задумывается). Быть — может, мне следует остаться здесь?.. Не надолго?..
(Напыщенно). О, жажда неизведанного, влекущая меня вперед и вперед, о, беспокойный демон тоски по познанию, поселившийся в груди моей! Это ты, щелкая бичом, погоняешь мою четверку коней и трубишь меланхолически в рожок почтальона. Между тем приветливо встречают молодого путника города и замки и грустно провожают его, не сумев остановить его порыва. Вперед, вперед, новый Агасфер! Иди, иди, ты нигде не пустишь корня… ибо не дано тебе процвести на земле… Ты лишь облетишь ее на крыльях любознательности, чтобы памятью о ней обогатить, быть — может, твое пребывание в ином мире… Где же пунш?
(Дворецкий входит с подносом, заставленным всем необходимым для пунша. За ним идет слуга барона).
Барон. Как вы несли это в дождь?
Дворецкий. Господин барон не заметил, что широкая кровля прикрывает фасад садового домика, a дальше до самого крыльца замка мы имеем густую аллею лип. Земля под ними едва сыра.
(Дворецкий расставляет все перед бароном).
Барон. Благодарю вас. Я сам приготовлю пунш. Иоганн, раскройте мой чемодан и выньте «Философию тождества» (Иоганн возится с чемоданом). Гром и молния не прекращаются. Надеюсь, они не будут мешать мне спать… В противном случае я буду читать.
Дворецкий. Быть — может, барон пожелает французский роман? Или что-нибудь Жан Поля?
Барон. Благодарю, я предпочитаю философию.
(Дворецкий почтительно кланяется. Иоганн подает барону книгу).
Барон. Вы можете идти, Иоганн. Вы не нужны мне больше.
(Дворецкий и Иоганн кланяется и уходят).
Барон. Ночь, молния, одиночество… Огонь… Пунш… Шеллинг… И воспоминание об этой швабской Порции… Графиня Ада! Прелестное имя… Мне кажется, что она Аделаида… Но это итальянское сокращение мило и романтично… Она, конечно, читает Шатобриана… О, сладкий чародей, сколько новых струн зазвучало в женской душе под твоими колдовскими пальцами!.. (Пьет пунш и раскрывает книгу). Шеллинг, Шеллинг! Твой бурный гений почти в глаза глядит неведомому, но и он изнемогает… О, Шеллинг, атлет мысли, я не верю твоему откровению… Ноумен, великий Ноумен опутан узорным плащом видимостей… Кто поймет суть становления? О, бедный разум человеческий, великий лишь великостью жажды!.. Но довольно мне оглашать пустынный воздух сими жалобами, колеблющими лишь пламя шанделей. Влага, соединяющая элементы, освежи грудь и воспламени мысль… Шеллинг, я встречаю тебя с отточенной шпагой моей критической мысли
