Старик поднял руку к светилам, и продолжал:
— И там, и там, во многих и многих мирах, вероятно, идет святая борьба, и всюду страдают и трудятся.
— Но ведь это ужасно!
— Быть может, победят!
— Но кто оплатит страдания?
— А кому ты станешь жаловаться? И на кого? Случаю на случай? Впрочем, природа, хотя и бессмысленна, но не только богата, а и не так уж несправедлива, и если ты не хочешь принять ее случайный дар, — умри, она не вынуждает тебя жить!
[страница 63 пропущена]
когда из широко раскрытой двери пахнуло холодом, он поднял голову и сердито крикнул:
— Затворите же дверь, вы мне простудите его!
Сандро быстро затворил двери.
— Что вам нужно, мессере? — спросила женщина, повернув к нему голову, но не разгибая спины.
Сандро беспомощно оглянулся на спутника. Его не было.
— Я пришел… — забормотал художник, — я пришел… поклониться новорожденному.
И, подойдя к колыбели, он, нагнулся, и, разглядев крепкий кулачок, торчавший из-под тряпья, бережно и благоговейно поцеловал его.
I.
— Положим, я еще не оглох, как Бетховен, и не ослеп, как Гомер, но к этому близко, и я не знаю, мучили ли их такие невралгии? В сущности, я хуже, чем умер, потому что мертвые, наверно, не страдают, а я страдаю… Страдаю как морально, так и Физически, пан Дзюбецкий. Страдаю оттого, что распадается мое тело, и оттого, что распался мой дух, мой творческий дух. И еще оттого страдаю я, что на всем белом свете нет никого, кто бы меня знал… Забытый мертвец, пан Дзюбецкий, — вот, что я такое. А предо мною лежат скелеты моих, сгнивших еще раньше меня, детей, — моих надежд, пан Михаил.
— Ну, не надо все про печальное, — расскажите, лучше что-нибудь хорошенькое: у всякого человека было что-нибудь хорошенькое.
— Рассказывать? Зачем вам рассказывать? Чтобы развлечь вас? Вот вы ничего не читаете, а я читал не так давно драму, она мне очень напомнила меня и вас… Да. В этой драме есть золотой Наполеон. Такой человек… Он хотел добыть много — много золота, спящего в земле.
Хотел пустить его целой рекой в человеческие карманы. Думал, что это будет хорошо. А на самом деле только сам разорился. И еще, по дороге, убил свою любовь. Свое сердце принес в жертву идолу. Так мы всегда делаем. Все большие души. Но одних судьба награждает хоть славою и сознанием, что они что-то сделали для так-называемого человечества, а у других и этого нет. У меня, например. Так вот Боркман, герой той драмы, ходит как волк у себя в кабинете. Хорошо еще, что у него есть кабинет, а не конура, какую вы сдаете мне за семь рублей, пан Дзюбецкий. Потому что это же могила, любезный мой, а не комната… Так о чем это я… Боюсь, что у меня опять начнется невралгия. Это мой ад. Я умер — и это мой ад. За что только? Но об этом не приходится спрашивать. Разве на свете есть справедливость по сю или по ту сторону?.. Я, кажется, рассказывал вам о драме? Ага. Так вот, к Боркману приходит один писаришка, и они жалуются друг другу, а, говоря от сердца, им друг на друга вполне наплевать. Вот так и мы с вами. Очень вам интересна музыка! Очень вам интересно знать про мою оперу и про мои оратории и что я умираю без пианино, и про то, что у людей уши стали каменные! Вам совсем про другое интересно услышать. Вы все думаете, как бы вам выдать замуж Адель и свести концы с концами. Вы приходите ко мне, потому что у меня, все-таки есть чай.
