— Шашлыки готовы, — крикнул им прапорщик.
— Снимай и неси генералам, мы сейчас подойдём, — ответил ему Жвигуло.
— Я тебе, Вася, как финансист скажу такую вещь. Придёт время, и мы этот
брежневский застой будем боготворить. Горбунов его критикует по тому принципу, как в нашем воинском анекдоте с бородой. Вскрыл первый пакет, который ему оставил предшественник, и прочитал — «всё вали на меня». А на самом деле, не так уж и худо было. Экономика развивалась, зарплаты людям платили неплохие, в космос летали. Туфлей по трибуне в ООН не стучал, как это делал Хрущ. Не запугивал, но и перед западом не стоял на цыпочках, как Горбунов. В Хельсинки, какой договор подписали! Этому любимчику Запада такого не удалось. Я понял одно — на Западе не дураки, уважают силу. Если ты слаб и поддаешься на уговоры, будут обдирать тебя, как липку. А Лёню и боялись, и уважали. Лично ему сто машин западники подарили. Любил гонять по Москве. Восемнадцать лет у власти. Хорошо пожил, нормально, для себя. Бабы, охота, авто погонять. И людям давал жить. То кодло его к власти ставило: в надежде, дурачка поставим, а сами за его спиной будем править. А он их потом всех прижал. Лёня вначале под дурачка косил, а на самом деле был неглупый мужик.
— Зато и воровство процветало, — парировал Бурцев. — Нынешнее воровство родом оттуда.
— Да брось ты, Вася, воровство на Руси процветало всегда. Это же наша национальная черта. За что Пётр колотил палкой Алексашку Меншикова — за воровство. Знаешь, я тебе скажу так, лучше застой, чем этот бег на месте. Только от нас это не зависит, чего мы тут раскудахтались. Ты вот лучше лялькой займись. Девочка соком исходит.
— А зачем это, Иван Иванович?
— Как это, зачем? Женишься, в Москве жить будешь, на генерала пошлют учиться.
— Маме по утрам кланяться, а кота на «ВЫ» называть?
— Гордый, что ли?
— Да нет, не гордый, просто свои принципы. Я так понимаю, каждый рубит дерево по себе.
— Да ты что, Вася, считаешь её выше себя? Ты же грамотный начитанный парень. Ты погляди на её интеллект, она за свою жизнь, дай Бог, одну книгу прочитала.
— Поэтому, Иван Иванович, я и не хочу.
Полковник Жвигуло был прав. На следующее утро все телепрограммы были отменены. Москва показывала как всегда в таких случаях «Лебединое озеро». Периодически балет прерывался, и диктор объявлял о болезни Горбунова. Два диктора, мужчина и женщина, с каменными лицами, с периодичностью в пятнадцать минут, появлялись на экране и несли на весь мир откровенную ложь, о том, что, отдыхая на море, с Горбуновым случился удар и сейчас он находится в бессознательном состоянии. Сопоставляя вчерашний рассказ Ивана Ивановича о Таманской дивизии и сегодняшнее «Лебединое озеро», Бурцев понял, что это государственный переворот.
