купюр тянулись час за часом, станция за станцией, город за городом, пока я не взорвался! Незаметно вытащив из сумки бритвочку, я направился в туалет, где и вскрыл тайник. Деньги, такие хрустящие, были на месте, и я пересчитал их тут же. Спрятать их надлежало понадежнее — туда, где находиться им привычнее, приятнее, благоуханнее. Не будь оригиналом, я поместил их под подушку и заснул сладко-сладко.
Наутро они исчезли.
Пропало абсолютно все, и 12-й отряд лагеря «Артек» встретил бедного гостя глупой, неуместной кричалкой. Там мне предстояло мотыляться месяц, и пусть детей кормили четырежды в день, без карманных расходов я просто погибал. Со мной никто не дружил. Меня обмазывали зубной пастой еженощно. Надо мной издевались все ребята. А вожатые смотрели так, словно я блудливый щенок или мальчик-калека. Пособие потерпевшему привезла через две недели ватага родственников во главе с тетей Риммой, чьи планы, видимо, я тоже подпортил… «Наш двенадцатый отряд — самый дружный из ребят», — встретил очередных посетителей лагерь. Ну и кто, спрашивается, на Юге ни за что ни про что отдаст глупому мальчишке несколько кровных баксов? А они отдали, тетя Римма так вообще проставилась… Взял я их с мучениями, но — взял, испытав в известной степени унижение.
Вот тебе и Валентина Скультэ, — вздыхал я, — вот тебе и «СРИ» с «СЭКСом».
Таким вот образом, Дмитрий Анатольевич, на юг я больше не ездок, родственников чураюсь, от мышей бегу прочь. А очень хочется быть небедным человеком и пропускать подобные главы мимо, мимо, мимо.
(Глава девятая, в которой герой желает молока, чуда — и не знает, чего боле)
По вторникам (около десяти утра) наш поселок заливает протяжный и сочный гудок. Это печальный молочник — а он всегда хмурной с бодуна — возвещает о своем прибытии, и дачники, побросав дрели, лейки, сны, сбегаются к условленному месту, звякая жестяными бидонами. В Москве к молоку я отношусь равнодушно, но здесь его покупают почти все, включая сторожа Семена, у которого несколько иные предпочтения в выборе пития.
Хочешь, не хочешь — а молоко, сволочь ты дачная, пей!
Однако в этот вторник — тишь. Гудок не дал по вискам ни в одиннадцать, ни в полдень, и ликование Семена в его мрачной сторожке, устланной водочными бутылями, надо думать, бесконечно. Молоко не привезли — а это верный признак того, что дачный сезон перестал.
Как же это я… зазевался — на носу первое сентября! С клумб испарились астры, захватили с собой гладиолусы; в соседских оконных рамах замурованы бабочки-капустницы; пляж пуст.
