Он сидел в ивовом кресле на веранде, умотав голову полотенцем, с вежливо-кислой улыбкой и дешевенькими сигарками, которые старательно предлагал своякам. Те не отказывались.
6.
Там, после речки изгиба, за полосой лужайки, за мадьярскими грушами (Северцев-старший взял у Половцевых черенки), за шоколадного цвета подсолнухами (бывали же) — светился северцевский дом: почти лилипутская колоннада (две колонны деревянные, с шелушащейся краской), выше — привольный балкон с отцом и кузенами в приятной взвеси сигарного дыма, еще выше — четырехметровой смелости окно — все в мелких стеклышках, как чешуя плотвицы.
Да, мода: мода необязательно глупая. Кто-то первый придумал — если стекла делать разных цветов, то даже петербуржским летом — пародии южных зим — солнце вдруг выйдет внутри дома сочным, как спелые фрукты. До смешного: дети, нагретые ало-оранжевыми лучами, бежали скакать по саду, а взрослые, поотстав, с удивлением подергивали плечами уже на крыльце. Только толстого Буленбейцера нельзя было выкричать из лопухов или крапивы — в мокрых от всегда влажной травы коротких штанах, в мокрых ботинках — он выслеживал в каком-нибудь дальнем углу, за каретником, крысиный лаз. Его отец, между прочим, поощрял охотничьи склонности сына. «Для мальчиков — ха! — пули, для девочек — ха! — бусы!» Каменноостровские дамы шушукались.
Вчера, например, разбил нос. Вашему? Вчера же сломал у Половцевых великолепную грушу. Мадьярскую? Третьего дня он, Феодорчик, — вот божий дар! — кокнул сахарницу за столом у Полежаевых. Удивлялся, между прочим (и напихав рот баранками), что теперь крестьян не секут кнутом. Взрослые вздумали спорить. Подумаешь, телячьи нежности! — возгласил он и, кстати, авторитетно прибавил (заметили, какие у него полыхали глазенки?), что его папа говорит именно так. Что уж: и отец (намекали, приоглянувшись) ведь не очень здоров… Как вам его идея, что от газет происходит рак носоглотки? Вдох-выдох и свинец от шрифта уже делает свое дельце! А неприличный гогот, когда ему рассказали про вегетарианский суп Толстого? А что глупее художника, чем Репин, он не встречал? А острота про Горького, который напоминает ему трактирного полового, плюнувшего украдкой вам в чай? Разумеется, Горький — не сахар (хо-хо), но ведь Чехов заступился за Горького, когда… Заметьте, что среди его знакомцев — да Буленбейцера же! — например, Пуришкевич. Согласимся, в последнем наблюдается нечто от мясника. А эта страсть палить в сарае из пистолета! Вы знаете, графиня Бушплукс жаловалась на грохот и запах пороха. Вы не замечали, что доктор Бехтерев, когда наталкивается на Буленбейцера, как-то нарочито приподнимает шляпу?
