Мы раздуем пожар мировой,
Церкви и тюрьмы сравняем с землей.
Ведь от тайги до британских морей
Красная армия всех сильней!
В самом деле, вдруг мышиное общество в общем вагоне надумает разнообразить досуг задорной песней? Угрюмый молчальник в углу — не самая лучшая маска на сером маскараде.
Колкова, правда, трудно было упросить не солировать (тем более с дьячковым прозвизгом):
Мы зальем пожар мировой,
Коммунистов накормим землей.
Ведь от Тяньцзиня до Елисейских полей
Белая армия всех сильней!
Околович подхватывал, но Буленбейцер-регент не давал им роздыха — всегда наготове новинки — как вам, ребята, это (он любил отбивать такт по кленовой коре):
Наш острый взгляд пронзает каждый атом,
Наш каждый нерв решимостью одет.
И верьте нам: на всякий ультиматум
Воздушный флот сумеет дать ответ.
А это? («Федор Федорович, вам петь в красном посольстве! Это же бенефиссимо!») — и Буленбейцер пошел, пританцовывая и приседая:
Мы тебя смажем, мы тебя почистим
И заляжем в камышах.
Не дозволим лордам и фашистам
Нашей стройке помешать.
Он видел пригородный паровичок (почему бы не снять дачку где-нибудь в Краскове — но только, разумеется, не у пуганой дворянки — даже если ее белые плечи, господин Околович, вам покажутся чересчур печальны), видел паровичок, смеющийся в усы, в бока, в бюсты — ишь, какой молодец задает жару! Между прочим, Буленбейцер — единственный, извините, в Париже додумался до такого — составлял картотеку пролетарских лиц (красные газеты, журналы) — побольше, пожалуйста, олигофренического экстаза — и показывал образцово, уморительно пуча даже аквамариновый глаз (эхо, что ли, рождественских праздников на Каменном острове?)
Ноги топочут, как деревянные ложки — трямка-трямка-трямка-тряква!
Пишет внук письмишко деду:
В отпуск скоро, мол, приеду.
Научу я деда враз,
Как носить противогаз.
И-и — дружно! —
В поле маки, васильки
Шелестят головками…
В Красной армии стрелки
Стали очень ловкими.
А для девчат ну-тка ся! —
Не пойду сегодня в церковь, —
Не пойду я никогда.
За попа стоять не буду,
А за партию — всегда.
Теперь вон какие люди —
Стали бога забывать.
Брошу я иконы в печку, —
Неужели отставать?
«Федор Федорович! После вас, как после бардака, генеральная исповедь требуется!» Буленбейцер уже скакал чечеточником на бревне:
Не ходи мимо окошка,
Не пыли дороженьку.
Вчера бросила молиться,
Выбросила боженьку.
Трямка-трямка-трямка-тряква!
Строим мы в монастыре,
В самом главном алтаре
Чистую да новую
Общую столовую.
Трямка-трямка-трямка-тряква!
