Девочка пряталась в маленькой своей комнате, но одной ей стало страшно. Она вспомнила почему-то о братике — и в комнату родителей, где стояла детская кроватка, ее толкнула гнетущая тишина. Братик лежал в мягкой сокровенной глубине — и, чудилось, не дышал. Она позвала… Тихо-тихо.
И он вдруг с удивлением открыл глаза, ожив.
Она заплакала, как будто видела его в последний раз.
Малютка смотрел на нее, тянул к ней ручки — и улыбался.
Глаза его лучились — столько в них было радости, света, жизни.
— Он вполне может остановиться у меня! — говорила младшая, Галочка, которая жила в Нью-Йорке.
У нее был сильный американский акцент.
— У меня ему будет лучше! Рядом озеро, парк, он будет гулять — настаивала старшая, Саша.
Он остановился у старшей: озеро, парк. Худой, загоревший на непонятно каком солнце — прилетел он из Москвы в середине апреля — отец с ходу вручил ей привезенные для внучки раскоряжистые русские санки и со знанием дела стал протискиваться к выходу. Бесколесный чемодан в руке, на груди веревки айпода, он и слышать не хотел ни про какое такси. И настоял, и они долго добирались — сначала автобусом, потом на метро, потом пересели на троллейбус и прибыли домой к полуночи.
По такому случаю она хотела разбудить своих.
— Утро вечера мудренее… — сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел спать.
Было утро, чистое с бледным румянцем на выпуклой воде. Они ходили вокруг озера, и он все хвалил. Природу, чистоту, то, как лежат в специальных ящиках полиэтиленовые пакеты для собачьих экскрементов. А вот у них… Да, впрочем, что там говорить, к чему сравнивать. Совсем другая жизнь. Живи и радуйся.
В четыре часа под окнами зафырчал желтый школьный автобус. Водитель просигналил. Еще минута… Дженни прошла по двору, волоча за собой по асфальту сумку, как упирающегося щенка на поводке.
— Ну вот, наконец!
Саша вышла на порог и объяснила ей, что тот голос, в телефоне, это и есть дедушка Даниил.
— Вот санки, вот сережки — у тебя уши-то проколоты? — Спрашивал он, перебивая дочь.
— Что это «уши проколоты»? — удивлялась Дженни.
Он удрученно посмотрел на Сашу:
— Она что у тебя, не знает русского?
— Папа, она же в Америке родилась, здесь по-русски не говорят!
— А где на нем сейчас говорят? — развел он руками.
Жизнь закрутилась. С утра гудела кофемолка, он варил в кастрюльке кофе и разливал его в чашки. В ушах его были наушники, он слушал Малера, иногда начинал отбивать такт ногой, и, перекрикивая музыку, говорил Саше:
