Ваньчик ко мне в пять часов заявился.
— Ожидаются атмосферные осадки, — говорит, — пошли «ашникам» вкатим, а то скоро коробку зальет.
Мы в хоккейной коробке в футбол играем.
Вкатили. Стукали, пока мяч видно было. Подхожу к парадной — Юра на лавочке сидит.
— Ого, — говорит, — давай лучше постоим, а то скамейка совсем грязная будет. Ну как насчет завтра, один с кассетами съездишь?
Накрылась моя работа.
— Ну и хорошо. Вот тебе адрес, найдешь его там, и договоритесь. Вечером мне позвони. Не забудь.
Хоть бы спросил Ваньчик, почему я к Борису Николаевичу не иду. Надулся и все. Обижается, что я ему про себя не рассказываю, что ли? Ну и ладно, пусть что хочет думает.
На той бумажке адрес комиссионного оказался. Маленький такой магазинчик, а на витрине труба граммофонная. Я к прилавку подошел.
— Леню позовите, пожалуйста.
За прилавком дверь, продавец в нее ногой стукнул.
— Пигузов, на выход!
Внутри магазина что-то упало, потом затопали.
— Ну я, чего надо?
Стоит и дергается, как будто у него руки-ноги на ниточках. Так и хочется остановить его, честное слово.
— Надо-то чего, я на работе, между прочим.
— Я, — говорю, — от Юры.
Он меня за руку схватил — и внутрь. Там какие-то ящики, коробки и дверь во двор.
— Спятил? — шипит мне в ухо. — Тут кадры знаешь какие — жлоб на жлобе. Завидуют, что все достать могу. Вы меня что, под монастырь хотите?
Убивают его, можно подумать.
— Домой ко мне придешь. Через два часа, понял?
И опять ушел в своих коробках разбираться.
Я уж подумал — дороги из этих дворов не найду. Прямо лабиринты какие-то.
К Пигузову я пешком пошел. Топал до него, топал, а все равно ещё час оставался. Ладно, думаю, позвоню кому-нибудь, найду двушку и позвоню. Только ведь и звонить-то, как назло, некому: Ваньчик в лаборантской, а других телефонов наизусть не помню. Думал, думал — Ленкин вспомнил. Она его на своей половине парты написала, так эту половину мне как будто по телевизору показали. Ленка так Ленка! Позвоню, как будто уроки спросить. А там придумается что-нибудь. Я двушки не нашел, гривенник в автомат засунул, так поговорить захотелось. Кручу диск и соображаю: что придумается-то? У меня этот Леня в голове сидит, как четвертная контрольная, я, что ли, про него ей говорить буду? Базылева уже к телефону подошла.
— Але! — кричит. — Але!
А я трубку бросил и пошел из будки. Даже гривенника не жалко. Ну почему это такая ерунда получается? Ведь хорошее же дело делаем, а прячемся, как жулье какое-нибудь. Тому не скажи, этому не скажи! И не обманываем же никого. Или Юра этих своих знакомых стесняется?
