Наконец Винченц с градом ругани опустил меч, сбросил шлем. Лицо красное, в каплях пота.
— Ты жульничаешь, — обвинил он.
— Как? — спросил Адальберт с интересом.
— Ты без доспехов! Тебе легче двигаться!
— Сражайся и ты без доспехов, — предложил Адальберт. Глаза его смеялись. — А мечи заменим палками потолще.
Винченц содрогнулся.
— У меня еще с прошлого раза синяки не прошли!.. Нет уж, нет уж. Раймон, прими доспехи.
Раймон бросился помогать снимать железо, Адальберт оглянулся на меня.
— Работа не волк, — сказал он с лицемерным сочувствием, — пристрелить нельзя. А жаль, верно?..
Он сам захохотал, Винченц засмеялся, а Раймон, сложив доспехи горкой, взял меч обеими руками, держа лезвием вверх, слегка согнул колени. Лицо торжественное, просветлевшее, как же, меч в руках, да еще какой меч, мечта любого мужчины. Такая же точно, как у любого ягненка, когда он мечтает обзавестись крепкими рогами и вот наконец обзаводится ими, и теперь уже не беззащитный ягненок, а баран, баран!
Я смотрел на вдохновленное лицо, ощутил угрызение совести, зачем я так грубо, ну не баран он, не баран, а теленок, отрастивший рога, и теперь он сам может бодать других и грозно реветь, сверкая налитыми кровью глазами.
Раймон повертел меч обеими руками, сделал несколько выпадов, а Винченц произнес подбадривающе:
— Давай-давай, привыкай. Скоро и тебе придется обучиться всему. И запомни, ты не убиваешь. Убивает оружие, врученное хозяйкой. Она за все в ответе.
Раймон взмахнул мечом раз-другой, увидел мое лицо.
— Не хочешь попробовать? — спросил он дружелюбно. — Это так здорово!
— Я мирный человек, — ответил я.
— А если придут враги? — спросил Раймон воинственно.
— Кто к нам с мечом придет, — ответил я, — тот в орало и получит.
Он не понял, зато заинтересовался Адальберт, переспросил:
— Как-как ты сказал?
— Кто к нам с мечом придет, — пояснил я, — с тем мы, пожалуй, справимся.
Он посмотрел на меня очень внимательно.
— Ого, как ты уверен… А чего тогда опасаешься?
— Колдовства, — признался я честно. — Вот уж чего боюсь так боюсь.
Они даже не переглянулись, а как-то одинаково помрачнели. Гордость не позволяет признаваться, что и сами страшатся колдовства пуще всего на свете, это я могу сказать честно, я ведь простой, а им нельзя, они — воины.
Я обошел их, выказывая всяческое почтение, оружие порождает власть, как сказало само красное солнце, поспешил к распахнутым дверям кладовок. Там крестьяне разворачивают подводы, стараясь подать задом к раскрытым воротам. Маклей уже стаскивал мешки с зерном, я подбежал, присел, Маклей взвалил мне на плечи обволакивающую тяжесть, я заторопился в кладовую.
