– А эти-то к чему?
– Они требовали по-хорошему вернуть казенные деньги – те, что Морохин взял. Но куда там! Никаких семидесяти тысяч, говорит Пшежецкая, ни от кого она не получала, живет честно, на вспомоществование двоюродной бабушки из Отвоцка. Черт его знает, где этот Отвоцк! Эх, до чего девка скверная! Не видать банку этих семидесяти тысяч!
Павел Терентьевич хмыкнул, а его сестра глубоко вздохнула:
– Бедная Антония Казимировна! Она все глаза выплакала из-за этой полоумной!
– Не понимаю тебя, Анюта, – сказал Павел Терентьевич, напившись холодного чаю и впав в задумчивость. – Иногда ты такая моралистка, что любой чих считаешь преступлением против устоев. Теперь же ты ни с того ни с сего сочувствуешь этой сушеной вобле. А ведь она умудрилась воспитать шлюху!
– Павел! Не говори при мне подобных слов – ты знаешь, я не люблю, – одернула его Анна Терентьевна. – Пойми, нельзя по-христиански не пожалеть мать, которая изо всех сил старалась внушить…
Павел Терентьевич не дослушал:
– Да переханжила она, вот что! Пересушила дочку, вот та и взбесилась. И знаешь, Анюта, когда я иногда гляжу, как ты муштруешь Лизочку…
– Павел! Павел!
Анна Терентьевна стукнула сложенной салфеткой по столу – это был у нее знак высшего раздражения. В ее голосе послышались слезы.
– Как ты можешь, Павел, сравнивать клерикальные замашки Антонии Пшежецкой и светское – высочайшей пробы! высочайшего тона! – воспитание, которое я… Павел, ты неблагодарен. Как ты можешь поминать рядом Лизу, ангела чистоты, и распутную девку, которая… сам знаешь что!
– О, как ты права, Анюта! Это такая бестия! – с жаром согласился Павел Терентьевич, пожалев сестру. – Вообрази, следователь Заварзин сказал, что в прежние времена, лет сто назад, ее бы просто высекли на площади, и дело с концом!
– Как это высекли? Она ведь дворянка. Даже, говорят, графского рода, – заметила Анна Терентьевна.
– Анюта, побойся бога! Ты у нас в Нетске встречала хоть одного поляка, который не звал бы себя графом? А то и князем? Покойный Пшежецкий был такой же – как выпьет, так мигом и граф. Кричит, на рожон лезет. Гуляка из гуляк! От подробностей воздержусь, щадя твою скромность, но скажу одно: есть в кого удаться такой дочке.
Анна Терентьевна покачала головой:
– Ты не вполне прав. Все-таки покойный Мечислав Францевич был благородный человек – набедокурил и сам же утопился. А вот его дочка только других морит. Ведь из-за нее совсем недавно застрелился поручик Шапкин…
