– Вы ошибаетесь, – пророкотал Игнатий Феликсович. – Испокон веку самые нежные и прекрасные женщины любили созерцать все страшное, особенно смерть – гладиаторские схватки, публичные казни, бой быков. Кстати, вы в нашем театре видели «Саломею» Уайльда?
– Нет. Тетя говорит, мне рано.
– Напрасно. Ведь это евангельский сюжет. Он вечен и всем возрастам рекомендован. Варнавин-Бельский неплохо играет Иоанна.
– Как можно поверить, что он много лет сидел в пустыне и питался акридами? Да в нем пудов десять!
Пианович рассмеялся:
– О, только попадись вам на язычок! Бедный Варнавин. А вам, стало быть, нравятся худощавые мужчины?
– Я просто уверена, что Иоанн Креститель был худощавым, как всякий аскет.
– Вы встречали аскетов?
Лиза вспомнила про вериги Дюгазона, но решила, что подобная осведомленность ангелу не к лицу. Она сухо ответила:
– Нет, не встречала. Это что-то из Средних веков.
– Люди во все века одинаковы, хотя на первый взгляд очень разнообразны – такой вот парадокс. В наше практическое время вы можете встретить римлян времен упадка империи, гордецов эпохи Возрождения. И средневековых аскетов тоже! Вы ведь знакомы с Антонией Казимировной Пшежецкой?
Лиза притворно удивилась:
– Она аскет? И ест акриды? А где она их берет?
– Какое вы еще дитя, Бетти! Какое дитя! – засмеялся Пианович.
Лизе нисколько не нравилось имя Бетти. Но Пианович всегда, с самого раннего детства, звал ее так – она казалась ему похожей на картинку из английского кипсека[5].
– С вами просто свежеешь душой, – вздохнул Игнатий Феликсович. – И вместе с тем вы уже совсем взрослая. Я проходил вчера мимо вашего дома и услышал звуки рояля. Сквозь открытое окно я видел – вы играли с изящной, неподдельной страстью!
Лиза не на шутку рассердилась:
– Вы, Игнатий Феликсович, наверное, смеетесь надо мной? Играю я ужасно. Я ненавижу Черни! С отвращением вколачиваю его этюды в рояль и хочу, чтобы клавиши поотскакивали и разлетелись по всей комнате. Мадам Колчевскую со всей ее музыкой я тоже ненавижу.
– Не наговаривайте на себя, – возразил Пианович. – Согласен, играете вы плохо. Даже очень плохо – скверно! Зато вы тонко чувствуете музыку. У вас было необыкновенно просветленное лицо на том благотворительном концерте, где вы с тетушкой…
«Вот прилипала! Хорошо, что наш дом уже виден», – подумала Лиза, а вслух чинно сказала:
– Да, я помню этот концерт. Вы там пели – «О, дитя», кажется.
– Вам понравилось?
– Не очень. У вас нехороший голос. Когда вы поете, похоже, будто большую черствую ковригу режут тупым ножом. Мелодекламация у вас выходит лучше, особенно Апухтин.
