Майор уже устроился на переднем сиденье, когда Миша, отважившись, сказал:
— А можно мне еще спросить?
— Давай.
— Вот вы говорили, что здешних крестьян расспросите. Так хочу сообщить: есть тут один немец, очень хороший, и наши говорят — коммунист.
— Что? — обернулся Толкунов. — Что ты сказал?
У Миши вытянулось лицо.
— Говорят... — повторил нерешительно. — Да и одну нашу девушку спас. Она заболела, немцы наших не лечили, а он пришел и вылечил.
— Врач?
— Фельдшер.
Толкунов улыбнулся.
— Ну и что? Он девчонке пилюльку дал, а ты уши развесил. Коммунист!..
— Я же не утверждаю, а люди говорят...
— Всех не переслушаешь.
Майор сделал знак Толкунову, чтобы садился в машину. Когда отъехали, заметил:
— Напрасно ты... Надо встретиться с этим фельдшером.
— Сейчас ты мне начнешь внушать, — сердито дернулся капитан, — что всех фрицев нельзя стричь под одну гребенку...
— Это не я, — успокаивающе сказал Бобренок. — Ты «Правду» читал? Там четко сказано: есть гитлеровцы и есть немецкий народ... Ты у Мохнюка спроси, — оглянулся на старшего лейтенанта, сидевшего молча в течение последних минут. — Он разных немцев насмотрелся.
— На меня не ссылайтесь, — отмахнулся тот. — Я все время среди эсэсовцев и прочих гадов...
— По-моему, тут, куда пальцем ни ткни, всюду эсэсовец или еще какая-то дрянь... — не сдавался Толкунов. — За Бреслау сейчас кто бьется? Эсэсовцы? Надо знать: немец есть немец...
Бобренок, возражая, покачал головой.
— Нет, — сказал он уверенно, — не могу с этим согласиться. — Он надвинул фуражку на лоб и поправил автомат на коленях — впереди уже совсем близко виднелись домики Гарца.
Миша стоял на брусчатке, не обращая внимания на нетерпеливое фырканье вороного, пока машина с красными командирами не исчезла за холмом. Не мог поверить, до конца осознать, что разговаривал со своими и сам майор дал ему задание. Наконец вскочил на коня, хлестнул его прутом и помчался, не разбирая дороги, озимыми. И правда, чего жалеть: и жеребец немецкий, и поле, и дома под чужой красной черепицей.
Из кухни, где мать готовила еду для всех рабочих фон Шенка, пахло жареной гусятиной настолько вкусно, что у Миши перехватило дыхание. Мать что-то помешивала в большой кастрюле, увидев сына, улыбнулась ему.
— Проголодался? — спросила она. — Подожди немного, сейчас дожарится.
— Мама, — сказал Миша как-то жалобно, — не спеши, мама, через два часа сюда приедут наши. Красные командиры, понимаешь, я только-только разговаривал с ними, у них дело в Штокдорфе, и заедут...
