Молот вылетел из ладони, как летающий слон. Грохот, дом тряхнуло от крыши до фундамента. Разлетелись щепки, с дверью разнесло половину стены, в дыру можно на конях по трое в ряд, а там в глубине четверо: кто покатился от ударной волны, кто вскочил и прижался к стене, только Денифель остался за столом.
Наши взгляды встретились, он заскрежетал зубами, не успевает ни со стуном, ни с рутом, торопливо выхватил из-за пазухи бутылочку и зубами выдернул пробку.
Из отверстия начал быстро-быстро выстреливаться зловещий дымок. Под самым потолком расплылся в облачко и начал так же стремительно принимать очертания огромной человеческой фигуры с лысой головой, с которой свисает клок наподобие фирменного оселедця запорожцев.
Я оцепенел, а холод смертельной опасности пронзил все тело. Денифель зловеще оскалился:
– Что побелел, благородный? Вот теперь тебе и…
Я щелкнул пальцами, в комнате возник красный демон. Я сказал ему громко:
– Убьешь всех, кто шевельнется! Даже джинна…
А другой рукой метнул молот в Денифеля. Тот успел лишь открыть рот для вопля, тяжелая стальная болванка пробила грудь, разорвала, словно туда угодил разрывной снаряд. Стены забрызгало кусками красного мяса.
Молот не успел удариться о мою ладонь, как джинн оформился полностью, посмотрел на куски тела хозяина, потом на меня. Огромный рот искривился в жуткой ухмылке.
– Теперь я свободен?
– Полностью, – подтвердил я дрожащим голосом. – Я ведь вообще-то освободитель джиннов! Хожу вот и освобождаю, хожу и освобождаю…
– Спасибо, – ответил джинн. – Мы, джинны моря, помним добро. Я не стану тебя убивать…
– Вот спасибо, – сказал я саркастически, но с облегчением. – Кстати, меня зовут Ричард Длинные Руки. А тебя?
Он покачал огромной головой:
– Не скажу. Кто знает имя джинна, тот становится его хозяином. Прощай!
Он растаял в воздухе, и мой красный демон, не получая команд, растаял тоже. Я сказал громко:
– Эй, де Леже! Ты же благородный, а прячешься под столом, как какой-то… как какой-то простолюдин!
По ту сторону стола поднялся бледный как смерть де Леже, на лбу кровавая царапина. Руки дрожат, как и губы, как и весь он трясся как осиновый лист.
Я перевел взгляд на Суасса и Меккану, оба сидят оглушенные под стеной. Меккана пришел в себя первым, в глазах зажглась ярость. Он сунул руку за пазуху, но Суасс успел придержать, в его глазах тоже злость, но холодная и расчетливая, что гораздо хуже.
– Ну что, – сказал я, – доигрались, гады? Есть Божий Суд, наперсники разврата…
