Слово «Европа» вошло в употребление в XVII веке. Дополнение же «классическая» относится к XVIII веку. Вольтер своими «Веком Людовика XIV», вышедшим в Берлине в 1751 году, и «Опытом о нравах» (1756) возвысил данное прилагательное. Таким образом, «классическая Европа» есть порождение 1750 года, эпохи Просвещения, что проистекает от осознания двух моментов — глубокой солидарности XVIII века с французской мыслью 1660-х годов и истинных масштабов великой интеллектуальной революции 1620–1640 годов. Солидарности в плане эстетическом, солидарности в плане философском, солидарности в плане политическом. Дерзость энциклопедистов в плане политическом была прежде всего вербальной. Философская Европа бурно приветствовала Помбала, восторгалась Фридрихом и Екатериной Великой. Сверх того, некоторые прилежные критики: Буше, Буланже, Дамьелавиль, Дидро, Жокур, — ссылаясь на Генриха IV, требуют улучшений. Революция — это не завтрашний день. Она началась вчера против Лиги, против Фронды. Если энциклопедисты и требуют чего-то в гражданском порядке, так это доведения до совершенства монархического государства, которое совсем недавно было к ним благосклонно.
Утверждая классицистичность Франции Людовика XIV, Европа эпохи Просвещения, вслед за Вольтером, утверждает глубоко ощущаемую элитой взаимосвязь с этими ста тридцатью годами (1630–1760), которые и составляют то, что мы предлагаем называть классической Европой. Задача историка — подтвердить единство классической Европы.
Либеральная и марксистская историография XIX и XX веков вразрез с традицией XVIII века игнорировала мощную преемственность 1620—1630-х и 1750—1760-х годов. С одной стороны Французская революция, с другой — революция индустриальная: эта неоспоримая реальность способствовала отчуждению и затем разрушению классической Европы. В такой перспективе Новое время целиком стало «Старым порядком». Это выражение передает отчуждение. Дело дошло до обозначения существующего, настоящего, реального через будущее. Вся историография, принимающая понятие Старого порядка, сознательно впадает в анахронизм. Разрушен континуум, который чувствовали четыре переживших его поколения. Восемнадцатый век оказался искусственно отделен от века семнадцатого и тем самым сведен к роли всего лишь продромального периода с 1715 по 1787 год, а лучше, повторяя название одной хорошей книги, — к «интеллектуальным истокам Французской революции». Если говорить об интеллектуальных истоках Французской революции, то их следовало бы возводить к «Богословскополитическому трактату» Спинозы, а еще точнее — к картезианским корням трактата, вышедшего в 1670 году. Тем самым Европа классическая, глубоко ощущаемая деятельной и мыслящей элитой читающих европейцев (15–20 тыс. чел. на 50 млн. взрослого населения), вновь обрела бы глубокое единство, коего безвременно лишилась по причине детской болезни истоков революции.
