Потемкин угрюмо взирал на свою жену — первую. Между ними валялась в пыли вторая, и быть ей (согласно уставам церковным) всегда незаконной, пока жива супруга первая.
Законная и спросила о том незаконную:
— Так что ж мне делать-то, чтобы счастье ваше благоустроить? Или уж сразу руки на себя наложить?
— Уйди вон… не мешай, — мрачно изрек Потемкин. — Постригись. Схиму прими. Тогда мы свободны станем… вот и все.
Старуха, горько плача, повязала голову черным платком, уложила в котомку хлеб да соль, взяла посох в руки и побрела за околицу. На прощание разок обернулась, сказала веще-зловеще:
— Живите без меня, люди. Бог вам судья…
Потемкины отбивали ей поклоны земные и не распрямились до тех пор, пока горемычная не исчезла в буреломах лесной дороги, уводившей ее в монастырь — на вечное заточение.
Потом Дарья Васильевна говорила мужу:
— Вот накажет нас Бог, не видать нам счастия.
— Не каркай, — отвечал Потемкин, наливку медовую под яблонькой кушая.
— А на что и нужна-то была она, ежели патлы — уже седые и клыки торчат? Едина дорога ей — под клобук, а мы с тобой еще пожируем. Рожай первого, и второго быстро придумаем.
— Страшно мне с вами, сударь мой неизбежный… Как можете столь сурово с людьми невинными поступать?
И была за такие слова исхлестана плеткою.
— Мужу не перечь! — лютовал Потемкин. — Да целуй мне руку за то, что я, маеор, тебя супружеством осчастливил. Я ведь еще не проверял, каково ты блюла себя во вдовстве… Проверю!
Старая лошадь паслась у старых овинов, а из старого леса гукала старая сова-пересмешница, — это Смоленщина, порубежная земля русская, где под курганами усопли витязи времен былинных. Печальные шляхи тянулись через шумливые дебри — какие на Русь, а какие во владения Речи Посполитой; синие васильки глазели из ржи на проезжих панов, на баб с граблями да на нищих с торбами. Ближе к осени зачинались «рябиновые ночи» — черные, со страшным громом и треском ликующих молний: в такие-то вот ночи на Смоленщине вызревала ядреная и сочная рябина…
А ближайшими соседями чижовских помещиков были сородичи Потемкиных — Каховские, Энгельгардты, Тухачевские, Порсмбские и Высоцкие; наезжали из соседних Сутолок веселые богатыри — Глинки, которых особенно жаловала Дарья Васильевна, и когда Гриша Глинка заводил песню, молодая женщина радостно подхватывала:
Запшегайце коней в санки, мы поедем до коханки.
Ой, дзень, дзень, дзень — мы умчимся на весь день…
После первой дочери Марфиньки родилась у Потемкиных вторая — Марьюшка, и Александр Васильевич подозрительно долго вглядывался в лик младенца, лежавшего в колыбели.
