Бедный Том - эта женщина - и Поэзия вызванивают у меня в груди колоколами. Сейчас я сравнительно спокоен: знаю, все это огорчит тебя, но ты должен меня простить. Будь мне известно, что ты отправишься так скоро, я мог бы послать тебе копию "Горшка с базиликом" - я переписал его.
А вот вольный перевод сонета Ронсара {3} - думаю, он придется тебе по душе. Мне дали почитать сборник его стихов: там много по-настоящему прекрасного.
Природа, щедрости полна благой,
На небесах за веком век таила
Кассандру, наделенную красой,
Что блеском дивным превзошла светила.
5 Амур ее крылами осенил:
Во взоре, властью тайного порыва,
Такой зажегся несравненный пыл,
Что средь богинь пронесся вздох ревнивый.
Едва она ступила в мир земной,
10 Я страстью воспылал: страданье стало
Моим уделом; горек жребий мой
Любовь мне жилы мукой пронизала...
У меня не было при себе оригинала, когда я переводил: содержание концовки я никак не мог вспомнить.
Мне следовало бы навестить Раиса еще раньше, но предписанием Сори я заперт в четырех стенах - и боюсь выходить из-за ночной сырости. - Ты знаешь, что все это сущие пустяки. Скоро я совсем поправлюсь. - О твоем предложении буду помнить, как если бы оно взяло и осуществилось - но, наверное, ничего не получится. Том все еще лежит в постели: нельзя сказать, что ему лучше. Вестей от Джорджа пока нет.
Твой любящий друг
Джон Китс.
25. ДЖЕЙМСУ ОГАСТЕСУ ХЕССИ
8 октября 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Хесси,
С Вашей стороны было большой любезностью прислать мне статью из "Кроникл", и я поступил гадко, не поблагодарив Вас за это раньше: простите, пожалуйста. Вышло так, что эту газету я получал ежедневно и сегодняшнюю видел тоже. Чувствую себя в долгу перед джентльменами, которые за меня заступились. {1} Что касается остального, то я теперь начинаю лучше осознавать свои сильные и слабые стороны. Хвала и хула оставляют лишь мгновенный след в душе человека, который питает такую любовь к идеальной Красоте, что становится самым суровым критиком своих произведений. Моя собственная взыскательность причинила мне несравненно больше страданий, чем "Блэквуд" и "Куортерли" вместе взятые. Когда же я чувствую свою правоту, никакая сторонняя хвала не доставит мне столько радости, сколько возможность снова и снова предаваться в уединении наслаждению прекрасным. Дж. С. совершенно прав, говоря о небрежности "Эндимиона". Как ни парадоксально, но не моя вина, если это так. Я сделал все, что было в моих силах. Если бы я выходил из себя и тщился создать нечто совершенное - и ради этого клянчил совета и дрожал над каждой строчкой, я бы вообще ничего не написал. Не в моем характере жаться и мяться. Я буду писать независимо. Я писал независимо, не умея судить здраво. Впоследствии я смогу писать независимо, развив в себе такую способность. Поэтический гений обретает благодать собственными усилиями: ни законы, ни предписания не подстегнут его созревания; ему нужны только самосознание и предельная собранность. Созидательное начало созидает себя само. - В "Эндимионе" я очертя голову ринулся в море и тем самым лучше освоился с течением, с зыбучими песками и острыми рифами, чем если бы оставался на зеленой лужайке, наигрывал на глупенькой дудочке и услаждался чаем и душеспасительными советами. - Я никогда не боялся неудач, потому что лучше уж потерпеть неудачу, нежели не суметь стать вровень с Великими. Но я, кажется, начинаю впадать в декламацию.
