Но опытный и льстивый царедворец представил дело так, что поставщики вовремя ему не заплатили и исчезли, а он, чистая и безгрешная душа, им поверил. Так возникла огромная недостача дворцовых денег. Сначала Николай Павлович не допускал его до своего кабинета, но потом все схлынуло, и Клейнмихель снова вошел в доверие, царь простил его.
Император Николай все еще обдумывал свои отношения с Англией, Францией, Австрией, Пруссией, делился мыслями со своими генералами и чиновниками, а тут новый финансовый скандал потряс его душу: директор канцелярии инвалидного фонда А.Г. Политковский украл 1 миллион 200 тысяч серебром. Много лет подряд уходили эти деньги на блестящие застолья, на которых гулял весь Петербург, бывал Дубельт, Ушаков и многие другие знатные особы, а Николай Павлович ничего не знал об источниках этого пышного и роскошного богатства.
Многие были арестованы и преданы суду.
Военный министр как-то привел в кабинет императора председателя комитета генерал-адъютанта Ушакова – доверенное лицо, обласканное Николаем, при виде его император весь изменился в лице, даже руки его похолодели.
– Возьми мою руку, – сказал он Ушакову, – чувствуешь, как холодна она? Так будет холодно к тебе мое сердце.
И здесь приведена только малая часть тех безобразий, казнокрадства, обмана, льстивого и лицемерного, которые вошли в быт императорского двора. «Но власть, блеск, лесть и величие положения быстро изгоняли беспокойство и гнев, возникавшие в душе царя всякий раз, когда он наглядно убеждался, какой систематический обман его окружает со всех сторон, – писал академик Е. Тарле в своей книге «Крымская война». – И если, с одной стороны, к концу царствования нервы Николая явно сдавали и он все болезненнее переносил «громовые удары» в духе истории Политковского, то, с другой стороны, никогда его внешняя политика не казалась ему такой удачной, никогда влияние не являлось таким устрашающим для Европы, никогда, наконец, он не представлялся друзьям и врагам за рубежом до такой степени могущественнейшим человеком на всем земном шаре, как именно после 1849 года. Этот блеск (так представлялось не только царю, но и многим ненавидевшим его людям) вознаграждал за все, оправдывал все и гарантировал прочность всего. И чем больше становилась явной Николаю полнейшая для него невозможность, сохраняя крепостное право и другие основы строя России, что-либо поправить или улучшить внутри страны, тем более безраздельно отдавался он интересам упрочения и дальнейшего увеличения внешнего могущества своей империи» (С. 72).
