Вопли не прекращались. Адхам, не в силах их вынести, вернулся к хижине. Уже стало совсем светло. У порога он услышал глубокий вздох Умаймы, прозвучавший, как последняя нота печальной песни.
— Ну что?
— Обожди! — ответила повитуха.
У него отлегло от сердца, когда он уловил в ее голосе торжество. В этот момент старуха появилась на пороге:
— Всевышний послал тебе двух мальчиков!
— Двойня?!
— Да поможет тебе Бог воспитать обоих!
За спиной раздался смех, от которого у Адхама зазвенело в ушах:
— У Идриса дочь и уже два племянника!
Идрис направился к себе, напевая: «Время! Скажи мне, где счастье, где удача?» Повитуха вернулась.
— Мать желает назвать их Кадри и Хумам.
Вне себя от радости Адхам твердил:
— Кадри и Хумам. Кадри и Хумам.
Кадри предложил, утирая лицо полами галабеи:
— Давай покушаем!
Посмотрев на клонившееся к закату солнце, Хумам ответил:
— Да, не будем терять времени.
Они уселись на песок у подножия аль-Мукаттама. Хумам развязал узелок из красного полосатого платка, достал хлеб, фаляфель[5] и лук, и они принялись за еду, время от времени приглядывая за стадом, часть которого бродила неподалеку, а другая отдыхала, лежа. Братья были похожи друг на друга как две капли воды за исключением того, что в глазах Кадри чувствовался взгляд охотника, и это придавало его характеру резкости.
— Если б этот пустырь не надо было ни с кем делить, — с набитым ртом заговорил Кадри, — мы бы спокойно пасли здесь овец.
Хумам улыбнулся:
— Но сюда приходят пастухи из аль-Атуфа, Кафар аль-Загари и из аль-Хусейнии. Если подружиться с ними, то они не будут нам мешать.
Кадри издал нервный смешок, вместе с которым изо рта посыпались крошки:
— У жителей этих кварталов один ответ для тех, кто ищет их расположения, — побои.
— Но…
— Никаких «но». Знаю я один способ: как возьму за ворот и как бодну головой в лоб, чтоб грохнулся лицом вниз или навзничь.
— Вот поэтому у нас и не счесть врагов.
— А кто тебя заставляет их считать?
Хумам заметил, что козленок отделился от стада, и свистнул. Животное замерло и послушно повернуло назад. Он выудил стрелку лука, провел по ней пальцами и отправил в рот, причмокнув. Прожевав, он сказал:
— Вот поэтому мы одиноки. И молчим подолгу.
— А что толку говорить? Ты все время поешь.
Хумам посмотрел на брата в упор.
— Мне кажется, что и тебе иногда одиночество в тягость.
— Всегда найдется что-то, что будет меня тяготить. Одиночество или что другое.
Оба замолчали, было слышно только, как они жуют. Вдали показались пастухи, возвращающиеся в аль-Атуф с горы. Они шли и пели. Один затягивал, другие подхватывали.
