КОГИз. Записки на полях эпохи | страница 58

…Я ходил в гости к Николаю Михайловичу несколько лет. Последний раз видел его в конце мая на площади Горького, около когиза. Он стоял в домашних тапочках, полотняных брюках и майке, на пальце вертел мокрые плавки, такие, знаете, с завязочками сбоку, остановился, идя с пляжа из-под Чкаловской лестницы. «Вода еще холодная!» – с сожалением произнес он.

Утром позвонила его Мария Ивановна: «Николай Михайлович тебя звал!» – сказала она и положила трубку. Через полчаса я был у них дома. Борода лежал посреди комнаты.

– Под утро упал. Помоги мне на диван поднять.

– Мария Ивановна, вы врача вызвали? – Я дотронулся до Николая Михайловича.

…Он был еще теплый: уже холодный, но еще теплый. Мы с трудом подняли его и положили на диван. Он не убирался – оба валика скатились. Он был очень большой человек, Николай Михайлович, Борода.

В конце 60-х годов я, вслед за всей продвинутой духовной аристократией страны, мечтал попасть летом в Коктебель – и попал. Я приехал с целью встретиться с Марией Степановной Волошиной, вдовой великого мэтра. Мы познакомились на набережной. Ее, маленькую и сухонькую, вела под руку долговязая экзальтированная девица, то ли певичка, то ли поэтесса. Встречные с Марией Степановной здоровались, она здоровалась со всеми, никого не видя – была уже слепа.

Присев на курортную скамью, мы вели почти светскую беседу. Мария Степановна, не поворачивая головы, показывала рукой направо и говорила: «Видите, на Карадаге солнце, садясь, отсвечивает, и одна вершина похожа на лошадиную голову. Макс любил меня там рисовать». На что я в ответ читал свои стихи:

«Мы проснулись, оставили хлев, и пошли все в соломе и глине: я, со мной Франсуа Рабле, и еще Александр Грин…» На это Мария Степановна рассказывала: «Когда Сашка Грин напивался в трактире и его выбрасывали на улицу, он кричал: “Макс заплатит!”, и Макс всегда за него платил». Я в ответ Марии Степановне говорил: «Александр Степанович и я – земляки». В те времена существовало Волго-Вятское книжное издательство, и мы, горьковчане, считали кировских писателей земляками.

В какой-то момент Мария Степановна произнесла ключевую фразу: «Вы знаете, если вы поэт, то вам очень повезло: сейчас в Коктебеле отдыхает замечательный поэт Борис Пильник – поэт из нашей эпохи, из 20-30-х годов. Он обычно в это время сидит на скамеечке в конце верхней аллеи», – и она показала налево. Меня удивил ее уважительный отзыв о человеке, которого я довольно хорошо знал по родному городу и считал, в общем-то, посредственным поэтом. Но не упомянула ведь Мария Степановна о Мирзо Турсун-заде или Иосифе Бродском, которые бродили где-то рядом, по этой же набережной.