Малин направляется к инвалидным коляскам, вынимая одноразовый платок из внутреннего кармана куртки. Подносит руку к лицу старика и вытирает слюну со рта и подбородка.
Служительница за стойкой наблюдает, но без недовольства, а потом улыбается.
Приезжает лифт.
— Вот так, — шепчет Малин старику на ухо, — так будет лучше.
У него в горле что-то булькает, словно он пытается ответить.
Она кладет руку на его плечо, а потом бежит к лифту.
Но дверь захлопывается. Вот черт! — теперь придется ждать, когда он приедет снова.
У сестры Херманссон короткие волосы с химической завивкой, и кудри лежат вокруг угловатых скул, словно стальные завитки. Сквозь бутылочного цвета очки в черной оправе виден жесткий взгляд.
Сколько ей, пятьдесят пять или шестьдесят?
Комната для медсестер — маленькое помещение между двумя коридорами и залом. Одетая в белый халат, сестра Херманссон стоит на середине, расставив ноги и скрестив руки на груди, словно говоря: «Это моя территория!»
— Так вы женщина, — говорит Херманссон. — Я ждала мужчину.
— Теперь и женщины работают в полиции.
— Я думала, большинство носит форму. Разве не нужно иметь более высокий чин, чтобы работать в штатском?
— Как там Готфрид Карлссон?
— Собственно говоря, я была категорически против. Он слишком стар. Сейчас, при такой экстремальной погоде, хватит любой малости, чтобы лишить их покоя. А беспокоиться пожилым людям очень вредно.
— Мы благодарны вам за ту помощь, которую вы готовы оказать. Ему, по-видимому, есть что рассказать нам?
— Я так не думаю. Но сотрудница, которая читала ему сегодняшние новости, настаивала.
Херманссон протискивается за спину Малин и идет по коридору. Гостья следует за ней, пока Херманссон не останавливается возле какой-то двери — так резко, что скрипят пробковые подошвы ее сандалий.
— Это здесь.
Херманссон стучит.
— Войдите, — раздается в ответ слабый, но ясный голос.
— Только так и можно ступить на территорию Карлссона. — Медсестра указывает на дверь.
— Вы не войдете со мной?
— Нет, мы с Карлссоном не особенно ладим. И это его проблема. Не моя.
Как это приятно — просто лежать и ждать. Не тосковать, а просто пережидать время, быть таким тяжелым, как я, и в то же время уметь парить.
Итак, я поднимаюсь и через подвальное окно вылетаю из этого тесного ящика в морге в комнату (предпочитаю этот путь, хотя и стена для меня не преграда).
А другие?
Я могу видеть другого, только когда мы оба хотим этого, поэтому я почти всегда один. Но я чувствую остальных, они словно молекулы в гигантском расплывающемся теле.
