В Германии Петровский прожил совсем немного — около трех месяцев. Его одолевала тоска по родине, семье, милым сердцу друзьям и товарищам по борьбе. Немецкого языка он не знал. Тихая, безмятежная, в рамках дозволенного законом деятельность местной социал-демократической организации вызывала у Петровского досаду. «Размеренная, нудная реформистская жизнь местной социал-демократической организации была мне противна», — говорил Петровский, вспоминая свое пребывание в Германии. Работать в такой партийной организации не было никакого желания. Его властно тянула к себе Россия — окровавленная, расстрелянная, но гордая и в поражении.
Не было больше ни сил, ни желания противиться этому. Россия звала, Россия ждала. Там, на родине, он был нужен, а здесь, в Германии, до него никому не было дело. И он решил, несмотря ни на что, идя на очевидный риск ареста и ссылки, вернуться обратно в Россию. В августе он покинул чужую немецкую землю.
Петровский хорошо знал, что в Екатеринослав, где у него оставалась семья, ехать ему нельзя. Стоит появиться в городе, как его непременно выследят и арестуют. Нужно было выбирать такое место, где бы о нем не знали.
Посоветовавшись с товарищами, он отправился в Мариуполь и устроился на трубный завод. Вскоре туда же переехала и семья — жена с сыновьями. Домна с сияющим от счастья лицом всплакнула, обняв сильными мягкими руками голову, мужа и крепко целуя его. А шестилетний Петька, обхватив ногу отца и задрав русую головку, пронзительно кричал: «Батя приехал!» Ему шепеляво вторил, вцепившись в другую брючину отца, Ленька, четырехлетний толстый карапуз. Вечер провели семьей, никого не пригласив, даже друзей. Григорий был заботлив, как никогда, а Домна все смотрела на него, наливая детям и мужу чай, и то звонко смеялась, то плакала.
Спустя год Петровский перешел работать на крупнейший в ту пору в Мариуполе завод «Провиданс».
В Мариуполь приехал уже зрелый Петровский, закаленный революционер, отлично знающий подпольную работу, много переживший и передумавший за последние годы. И не удивительно, что он сразу же стал общепризнанным вожаком, с мнением и советами которого считались все активисты-большевики, наслышанные о его боевой деятельности в дни революционных схваток 1905 года.
Дела на новом месте Петровский начал потихоньку, осмотрительно. Познакомившись с передовыми рабочими, на которых можно было понадеяться, он приглашал их к себе домой, а радушная Домна ставила на стол самовар, и за чаепитием мужчины вели разговоры о заводских делах и заботах. Всегда кто-нибудь, обычно Домна, дежурил на улице, чтобы проверить, нет ли вблизи подозрительных субъектов.
