— Дело не терпело отлагательств, — возразил Мойвуазен.
Но он был недоволен. Недоволен или огорчен.
— И «гомик» не обязательно означает безответственный! — добавил он довольно сердито.
Жоффре удивленно поднял брови: обычно за профессором не замечалось такой раздражительности.
— Нет, конечно, — признал он.
Затем он изложил новую программу, которую разработал для Симеона. На этот раз в дело должна была пойти, как он выражался, «тяжелая артиллерия». Вопрос был только в том, кого она доконает раньше, лейкемию или Симеона. Представив свой план, Жоффре умолк, ожидая решающего слова главного врача.
Никогда еще Мойвуазена так не мучили сомнения. Он знал, что привязанность к некоторым пациентам иногда лишает его трезвого взгляда на вещи, — слишком живо представлялись ему их страдания. До сих пор Симеон держался. Ему удавалось продолжать учебу и не терять из виду поставленную цель. Перейти к интенсивному лечению неизбежно означало уничтожить Симеона как яркую мыслящую личность, превратить его в одно страдающее тело. Мойвуазена передернуло.
— Приступайте, — сказал он.
Когда Жоффре вышел, Никола откинулся на спинку кресла. Ему хотелось сидеть вот так и думать о детях Морлеван, об этом особенном и гонимом судьбой братстве. Симеон. Надо, чтобы он получил свою степень бакалавра. Для Мойвуазена это стало чрезвычайно важным. Надо было довести его до этой победы. А дальше? Дальше… Никола знал, что бывают победы без будущего. Потом ему вспомнились две девочки, жмущиеся к Бартельми, и он ощутил какую-то потребность оберечь их, защитить. Моргана, восемь лет, СМ1>[7]. Симеон рассказывал ему об этой своей сестренке, которая изо всех сил старалась идти за ним след в след. Венеция, пять лет, глаза голубые как барвинок. На нее оглядывались на улице. На Бартельми тоже… Дойдя до Барта, Мойвуазен еще раз передвинул букет и переключился на другие дела.
Барт чувствовал себя превосходно. Ему хватило двух суток, чтобы полностью оправиться после переливания. Правда, кошмары на эту тему все еще его преследовали. Однако он не держал зла на профессора Мойвуазена. Если это могло помочь Симеону, он даже рад был, что его заставили. В этот день Барт чувствовал себя особенно хорошо, потому что вечером ожидал к себе свое новое увлечение.
— Так с мормоном покончено? — спросила при встрече Эме, которую сердечные дела Барта чрезвычайно интриговали.
— Мне не удалось его обратить, — сказал Барт. — Но мне подвернулось кое-что получше. Я тут нашел общий язык с японцем, который изобрел тамагочи.
