виолу дядюшки Шалино,
пляску Дундиньи,
батуке
[113] тетушки Дунды…
Ах, моя деревня,
слезы текут
к морю.
Расскажи мне, Росинья, о времени давнем,
когда маленький Пушиньо говорил, играя словами, —
песчаный откос кос,
а песок невысок,
а прибой рябой,
а в Пикинтоне
[114] камень не тонет,
а в Пилонкане
[115] при урагане
кокосы летят, как осы…
Говори мне, Росинья, не бойся,
ибо ты сама правда, Росинья,
пусть ты книг никогда не читала,
не учила историю права,
но рассказы твои — это правда,
ибо были тобой досконально изучены темные трюмы
кораблей, уплывавших на юг,
и удары бича по спине,
и в дырявом кармане на дне
завалявшийся грошик последний.
Говори же, Росинья, не мешкай,
расскажи о восстанье Манела
[116],
когда взялись мужчины и женщины наши
за топор и за нож,
а мальчишки — за камни.
И я себя в грудь ударяю —
терпенье, о черный
с островов Зеленого Мыса!
Наше мужество кончилось,
когда голод нагрянул
в те тридцатые годы.
О храбрость Менди
[117], барабана Мело,
не родилось еще женщин храбрей, чем она!
Но, увы, мы бессильны
и бессильно ружье:
поднимись на вершину холма
и взгляни —
канонерка маячит
на рейде!
Я пустых не желаю речей,
болтовни этой, время крадущей!
Я спешу.
Я пустых не желаю речей.
Я спокоен,
и лишь рыболовная снасть,
только сети рыбацкие в море.
Ну, смелей подходи, Куноти,
в своей драной рубахе,
и свою расскажи мне историю, ибо история,
та, которою пичкают в школах,
она лжива насквозь и годится лишь только для тех,
кто ее сочиняет.
Стань же здесь, Куноти,
в своей драной рубахе,
и свою расскажи мне историю,
да, историю тех, кто читать не умеет,
да, историю ту, где и я так правдиво показан:
мой отец был посажен в тюрьму «королем», «королева»
мою мать превратила в рабыню,
брат мой гнул свою спину на них.
Где ты, мужество Бадиу? Выходи!
Где ты прячешься ныне?
Ты смелее ступай по земле,
ибо горе нам, если ты спишь, —
будет голод и мор,
кожа кости обтянет,
и разверзнутся снова могилы.
Бернайли, о коровий пастух,
старый вол подъяремный —
один только спирт остается ему
да мотыга, что воткнута в землю, —
в воскресенье копает,
в понедельник копает,
и во вторник он сеет,
и в среду сажает,
а потом без конца сорняки выдирает,
а дождя благодатного нет —
это только для белых!
Бернайли, о коровий пастух,
нет дождя, и земля высыхает,
а он знай себе сеет и вновь сорняки выдирает,
год приходит и снова уходит,
ты обманут, согнулась спина, в животе твоем голод,
лишь потуже ремень затянуть —
да в могилу.
Бернайли, чернокожий с Зеленого Мыса,
светлой кожи не чти, а тем более — белой:
