— Тебе ничего не нужно?
— Нет, ничего.
— Не жарко?
— Нет.
Теперь они не целовали друг друга на ночь — даже в лоб. Ломон переоделся, уложил бумаги в портфель, раскурил трубку, которую оставил на столе, когда серебряный колокольчик оторвал его от дела. Уже в халате присел перед камином, засыпал поленья золой. В доме было центральное отопление, но Ломон любил, чтобы у него в спальне и в кабинете топился камин, и сам поддерживал огонь.
Напоследок он заглянул к жене:
— Спокойной ночи, Лоранс.
— Спокойной ночи.
Потом он прошел в ванную, вернулся, лег и погасил лампу; красноватый отсвет проникал к нему в спальню через открытую дверь; изредка потрескивали, угасая, дрова в камине. Тут Ломон вспомнил, что надо бы выпить грогу и принять аспирин, но не набрался духу вылезти из-под одеяла. Заснул он вопреки ожиданиям почти сразу.
Его разбудила Анна, подавшая утренний кофе. Она служила у них в горничных четвертый месяц. В свои девятнадцать лет уже успела отсидеть в исправительном доме.
— Ставни открыть можно? — спросила она.
Ломон ответил «да», сел в постели, взял чашку. Голова была тяжелая, губы запеклись. Рассвет только-только занимался, и, глядя через окна на улицу, Ломон едва различал черные ветви деревьев.
— Снег еще идет?
— Нет. Но холодно. Похоже, подморозит.
От Анны еще пахло постелью и потом.
— Ванну вам приготовить?
Ломон утвердительно кивнул и, не успела Анна выйти, спросил:
— Что мадам?
Входя к нему по утрам, Анна первым делом закрывала дверь, ведущую в спальню Лоранс.
— Думаю, спит.
Несомненно, болезнь Лоранс не казалась Анне такой уж опасной; надо полагать, разговаривая с лавочниками, она издевалась над своей хозяйкой. Да и над Ломоном, наверно, тоже, но по другой причине. В тринадцать лет Анна приобрела опыт общения с мужчинами, а в шестнадцать, когда полиция пресекла ее деятельность, была уже ветераном парижской панели и приобрела широкую известность в районе Центрального рынка.
Делала ли она различие между представителями мужского пола? Может быть, в ее глазах все они были одним миром мазаны, все были только клиентами, чьи слабости и чудачества она неплохо изучила?
Но, кажется, она не питала к мужчинам злобы, напротив, смотрела на них — и Ломон не был исключением — призывно и в тоже время покровительственно. Видимо, она удивилась, что хозяин ничего от нее не требует, и вначале, оказываясь с ним наедине, ждала проявления естественной, с ее точки зрения, активности. Отсутствие же такой активности в ее понимании свидетельствовало либо о неуверенности, либо о страхе перед женой, мешающем хозяину вести себя, как свойственно мужчине.
